– Ничего… От меня ты ничего такого не дождешься…
– Чего не дождусь?
– Неважно… Наверное, это ужасно противно в сто первый раз выслушивать, что ты красивая. Не спорь, я знаю, что тебе противно! – заявил Евгеша.
Ирка едва насмерть не поперхнулась тортом. Удайся ей это, она стала бы первой в истории валькирией, переселившейся в мир иной таким необычным способом. Дело в том, что красивой ее никто никогда не называл. Разве что Бабаня иногда, но бабушки, не считающие своих внуков самыми красивыми, самыми умными или хотя бы самыми милыми, большая редкость.
Кашляя, Ирка неосторожно задела чайник с кипятком, который Мошкин поставил на край стола. Чайник стал крениться. Несколько томительных мгновений он балансировал, точно сомневаясь, падать ему или нет. Опасаясь резко пошевелиться, понимая, что любое неосторожное движение приведет к тому, что кипяток опрокинется на нее, Ирка начала медленно поднимать руку. Все же она не удержалась и негромко вскрикнула.
Это послужило сигналом. Мошкин тревожно привстал, зацепив стол. Именно этого движения и не хватало чайнику, чтобы принять окончательное решение. Он перевернулся и опрокинулся прямо Ирке на колени. Но прежде, чем кипяток хлынул ей на голые ноги, Ирка успела заметить, как глаза Мошкина стали вдруг голубыми и прозрачными.
Она закричала, но вдруг поняла, что ее обожгло не жаром, а холодом. Она увидела на коленях куски рыхлого льда.
– Ты превратил кипяток в лед! – воскликнула Ирка.
– В лед? – по привычке изумился Мошкин. – Кто превратил, я?
Ирка жестом остановила его. Она уже усвоила, что вопросы Мошкин может задавать до бесконечности.
– Не прикидывайся! – сказала она.
– Ну хорошо, – буркнул Евгеша, тревожно буравя ее глазами. – Раз ты все видела сама – глупо отрицать. Я действительно могу повелевать водой. Ну или тем, что такое же жидкое… Ты испугалась? А я не испугался, нет?
– Покажи, как ты это делаешь! – потребовала Ирка.
– Да никак… Мысленно приказываю. Когда ты хочешь моргнуть – ты же не задумываешься, что нужно сократить мышцу или там послать нервный импульс. Просто моргаешь… Вот и я тоже.
Евгеша лениво провел пальцем от пола к потолку, и весь снег и лед, что был на коленях Ирки и на полу, – внезапно взметнувшись в воздух, растаял, и капли воды выстроились цепочкой. Евгеша снова провел пальцем, и вода приняла форму восьмерки.
– Пуф! – сказал Мошкин, сжимая кулак.
Восьмерка съежилась, собралась в крошечную тучу и обрушилась дождем прямо в чашку Евгеши.
– Могу еще радугу сделать, снегопад, сосульки, ну и так далее… – похвастался он, отпивая из чашки.
– И давно у тебя этот дар? – спросила Ирка.
Задумавшись, Мошкин собрал кожу на лбу в складки.
– Ну не знаю… – протянул он. – Помню, когда я был маленький, мама все удивлялась, что меня никогда не мочит дождем. Хоть там ливень, а я всегда приду домой сухой… Мама хвалила меня, думала я под козырьком прячусь.
– А ты не прятался? – спросила Ирка.
Евгеша ностальгически пошевелил пальцами на ногах.
– Зачем? Я говорил дождю: «Дождик, не капай на меня!» Он и не капал. Я даже не удивлялся. Просто думал, что дружу с дождиком… Уже позже я научился вытворять все эти фокусы с паром, льдом, снегом, радугой. Признайся, ты удивлена, да?
Однако Ирке было уже не до изумления. Странное звериное томление охватило вдруг ее тело. Сладкий торт стал ей омерзителен. Захотелось мяса. Обоняние невероятно обострилось. Ирка знала теперь не только то, что в морозильнике у Мошкиных лежит курица, но даже и то, какая рыба находилась там полторы недели назад и что мама Мошкина, положившая ее туда, любит мыло с ароматом клубники. То, что она, Ирка, сидит на стуле, показалось ей вдруг нелепым и неудобным. Она испытала огромное желание опуститься на четвереньки и потереться спиной о ножку стола. Зевнуть, широко, до хруста челюстей, распахнув рот, а после потянуться, уперевшись ладонями в пол.
«Что со мной такое? Неужели волчица?» – подумала Ирка, с сосредоточенным интересом разглядывая Мошкина.
У нее вдруг мелькнула случайная, не имевшая, к счастью, последствий мысль, что Евгеша не только смешной, но и съедобный.
Голод вгрызался ей в желудок так, словно внутри был всесокрушающий винт мясорубки. Он стирал все чувства и заволакивал глаза красноватой пеленой. «Давай съедим кого-нибудь, а потом уже будем думать – хорошо это или дурно», – подсказывал он ей.
Отвлекая себя от навязчивых мыслей, Ирка опустила глаза. Руки вцепились в столешницу. Ей чудилось, что она различает на запястьях мельчайшие светлые волоски, которые приобретают все больше сходства со светлой шерстью. Сомнений не оставалось. Ее третья суть – суть белой волчицы – долго находившаяся в загоне, упорно прорывалась наружу. Прежде Ирка превращалась лишь в лебедя, и теперь третье лицо ее восстанавливало справедливость.
Мелкая собачонка жалобно завыла из-под кухонного стола. Ирке тоже захотелось завыть, а затем, вытащив ее из убежища, сожрать вместе с ошейником.
Сообразив, что превращение остановить уже не удастся и оно произойдет в любом случае, пусть даже помимо ее воли, Ирка вскочила. Она действовала быстро и деловито. Распахнула морозильник. Пальцами, которые с каждым мгновением теряли ловкость, схватила курицу.
Хотела крикнуть Мошкину: «Прощай!», но ее голосовые связки выдали лишь скулящее: «У-аау-аай!» Евгеша изумленно моргал. Казалось, он сейчас спросит: «А я не сошел с ума, нет? А ты?»
Спотыкаясь, Ирка метнулась к двери и чудом успела отодвинуть засов, пока ее пальцы в состоянии были справиться с мелкими движениями. На площадку она выбежала уже на четвереньках. Удержание равновесия казалось ей теперь цирковым номером.
Сбежав по лестнице точно так, как это сделал бы волк или крупный пес, Ирка выскочила из подъезда и, не размышляя, нырнула в спасительные кусты сирени. Сирень была густая. Надежная сирень. Старые, ревматически искривленные стволы ее облысели снизу и не могли служить укрытием. Зато молодая, от корня поросль, прекрасно скрывала волчицу от посторонних взглядов.
Вспоминая, куда она дела курицу, Ирка уставилась на обросшие волчьей шерстью передние лапы и внезапно поняла, что, давясь и рыча, проглотила сырое замороженное мясо прямо на лестнице. В горле ощущались еще колкие кристаллы льда.