– Спокойно, спокойно. Все на своих местах. Мы уходим, вы остаётесь здесь, – скомандовал кто-то.
Возле Лисицына лёгкой походкой прошёл парень с большой сумкой на плече, укладывая в неё оружие и трубки мобильных телефонов, отобранные у телохранителей Саприкова.
– Всё, братва, теперь мы отваливаем, а вы заходите в палату. Руки держите за спиной. Лёня, свяжи их. Передавайте привет Чемодану!
Налётчики покинули больницу, не поднимая шума. Один из них остался в конце коридора последить, не выберется ли кто из палаты Саприкова немедленно, и через пятнадцать минут тоже ушёл, скрипя кроссовками. При выходе из больницы никто не обратил на молчаливую группу людей никакого внимания. Они распределились по трём «жигулёнкам» и быстро уехали.
Гоша не решился издать не звука, ощущая болезненное прикосновение ствола к своим рёбрам. И каким же нелепым показался ему мир в ту минуту! Недосягаемой роскошью были обшарпанные лавочки вдоль чугунной ограды, шум высоких берёз и тополей, тявканье бездомной собаки, чей-то беззаботный смех. Всё, что недавно выглядело жалким и презренным, вдруг наполнилось величайшим смыслом и ценностью. Потрескавшийся на дорожке асфальт, брошенный огрызок яблока, гудящая муха над собачьими экскрементами, люди в простенькой одёжке. Все вокруг могли дышать, просто дышать, просто смотреть под ноги или в небо. И никто не содрогался от ужаса. А он, Гоша Саприков, певец и композитор, которому поклонялись тысячные толпы, не мог даже остановиться теперь по собственному желанию, не мог шевельнуть пальцем без чужого на то дозволения. Его желания кончились, как кончилась, вероятнее всего, вся его хмельная жизнь, наполненная миллионами теперь ненужных вещей. Да, каким нелепым казался ему в ту минуту весь мир!
Машины неслись по Садовому кольцу. Ярко светило солнце. Сергей с профессиональным интересом разглядывал лица сидевших по обе стороны своих сопровождающих и затылки двух передних. Они казались на диво толстокожими, эти парни, хотя наверняка кожа была самой обыкновенной и легкоранимой. Но она лежала на шеях такими плотными складками, и прорастающая щетина сбритых волос настолько усиливала их сходство со свиной шкурой, что никак нельзя было избавиться от впечатления, что эти жлобы – толстокожие.
Первая машина остановилась перед центральным входом в кафе «Титан», две другие, что везли Гошу и Лисицына, вкатили во двор, поочерёдно подпрыгнув на асфальтовой кочке и всплеснув коричневую лужу. Они остановились возле железной двери чёрного входа.
– Вылазь! – сидевший справа от Гоши бесцеремонно рванул музыканта за рукав.
– Больно мне!
– Вылазь, не то больнее станет, – скомандовали из машины и пнули Гошу в зад.
Лисицын вышел, не дожидаясь специального приглашения.
Дворик выглядел грязно, вдоль стен возвышались нагромождения старых ящиков, стоял металлический контейнер, забрызганный серой краской, валялись проржавевшие до дыр вёдра. Коридор, куда втолкнули пленников, освещался двумя лампами – одной в начале, другой в конце. Лестница с обкрошенными уголками ступенек вела вверх. Она осталась сбоку, скорее всего, поднявшись по ней, можно было попасть в зал «Титана». Естественно, что Гошу и Сергея туда не пригласили. Они прошли за двумя громилами вдоль по коридору, причём Саприков несколько раз умудрился споткнуться из-за охватившей его слабости и стукнуться плечом о стену, с грохотом обвалив какие-то криво прислонённые доски.
– Ты, пидор, ходить, что ли, разучился? – обернулся к нему шагавший впереди жлоб и замахнулся, готовый садануть насмерть перепуганного музыканта по лбу, но сдержался.
Над головой проплыла вторая лампа, мутная, облепленная паутиной, почти не дающая свет. Лязгнула гулкими петлями тяжёлая дверь с блестящими заклёпками по периметру. За ней в двух шагах стояла вторая. Их втолкнули в тесный подвал с низким потолком, вдоль которого тянулись покрытые ржавчиной трубы. С одной трубы свисали здоровенные крюки, штук пять или шесть. В углу стоял грязный стол и два стула. На столе виднелся небольшой телевизор и видеопротяжка под ним. На том же столе стояла на длинной тонкой ноге яркая галогеновая лампа. Пленникам велели остановиться под трубой с крюками и подняли им руки вверх, предварительно крепко связав руки в запястьях.
– Вот так-то оно самый клевяк, – прокомментировал один из жлобов.
– Телята, – хохотнул другой.
Сопровождавшие вышли, закрыв за собой тяжёлую дверь. С пленниками остался лишь один человек. Он подвинул стул к столу, лениво щёлкнул пультом и включил видеомагнитофон. На экране замельтешили свинцового цвета грузовики, из их кабин выглядывали толстомордые люди и поливали друг друга из автоматов жёлтыми струями огня.
– Зачем вы нас сюда приволокли? – спросил Сергей, обращаясь куда-то в потолок.
– Раз приволокли, значит, надо, – отрезал охранник, не отводя глаз от телевизора.
В подобные переделки Сергей Лисицын не попадал никогда, и сейчас он мысленно проклинал судьбу за то, что Ксения Литвинова-Когтева приехала к нему, а не к своей подруге. И никакие оправдания, мол, она была в шоке из-за всего перенесённого, не имели теперь для Сергея никакого значения. Всё завертелось из-за Ксении!
И тут он оборвал ход своих мыслей. Нет, не из-за Ксении. Лис сам открыл дверь, сам впустил её в свой дом, сам отвёз на дачу, а не передал на руки Романову, сам вернулся в больницу к Саприкову. Он всё сделал сам, всё от начала и до конца. Никто ни разу не заставил его силой совершить тот или иной шаг.
В своё время он сам вызвался поехать в Ченгрем и потому не вправе винить кого-либо за то, что был ранен и попал в плен. Он сам выбрал дорогу журналиста, предпочтя её всем другим профессиям. Он сам выбрал журнал «Плюфь» и создал в его недрах собственную рубрику «Твёрдый знак». Всю жизнь он, Сергей Лисицын по прозвищу «Рыжий Лис», поступал согласно собственным убеждениям, следовал своим личным порывам и мотивам. Так что никого он винить не мог. Даже теперь, когда болтался на крюке с задранными над головой связанными руками.
– Привезли? – В коридоре послышались шаги.
– Да, двоих.
– А второй-то кто? Откуда второй?
– Хрен его поймёт. Хмырь какой-то. В палате у Саприка торчал.
В подвал вошёл человек в тёмных очках и остановился напротив двух подвешенных фигур.
Сергей сразу понял, что перед ним стоял Кореец, хотя ни корейцем, ни китайцем, ни японцем он не был. Впрочем, надо признаться, что прилизанные чёрные волосы и жёсткие короткие усики на круглом лице придавали ему необъяснимое сходство с гангстерскими персонажами гонконговских фильмов. Рядом с Корейцем стояли двое: белобрысый парень, сидевший в машине с Лисицыным по дороге сюда, и какой-то коротышка с громадной плешивой головой и выкатившимися водянистыми глазами.
– Думаю, что могу не извиняться за такую форму гостеприимства, – заговорил Кореец и снял тёмные очки. – Просто я был уверен, что Саприк не принял бы приглашения в другой форме. Не так ли, Гоша?