Он ловко вспрыгнул в седло и протянул Анне руку…
Через несколько минут они были уже далеко от деревни. Впрочем, Ван Хель знал наперёд, что им встретится ещё не одно селение, где на площади будут пылать инквизиторские костры и солдаты озверело будут волочить по земле перепуганных людей. Сейчас Хель думал только об Анне: он должен был вывезти её из этих краёв.
* * *
— В своё время, — рассказывал Ван Хель, сидя у костра и переворачивая заячью тушку, насаженную на палку, — Папа Стефан VII обвинил своего предшественника, Формозу, в ереси и велел выкопать его труп. Когда тело Формозы достали из гроба, Стефан собственноручно отрубил ему два пальца правой руки, а труп выбросил в реку.
— Обвинять умершего! — возмутилась Анна.
— Это самый лёгкий и удобный суд. Обвиняемый не сможет молвить ни слова в свою защиту… Но в этой истории печально другое. Нашлось несколько граждан, которые выловили труп и тайно похоронили его. Чуть позже Папа Иоанн IX объявил приговор недействительным, но ещё через несколько лет Папа Сергий III приказал снова выкопать труп Формозы, облачил его в папские одежды, усадил на престол, вынес ему приговор в торжественной обстановке, отрезал оставшиеся три пальца на правой руке, отрубил голову и вновь бросил в реку.
— Откуда ты знаешь обо всём? Ты странный человек. — Анна огляделась. — Как далеко мы ушли? Где мы сейчас? Мы уже недели две в пути… Здесь всё по-другому, здесь царит тишина.
— Тишина всегда обманывает. Не доверяйся ей.
— Куда мы всё-таки едем? Какова наша цель? Мы когда-нибудь остановимся где-нибудь насовсем?
— Когда человек останавливается, он перестаёт быть, — ответил Хель. — Я хочу отвезти тебя к человеку, в доме которого ты будешь чувствовать себя в безопасности. Конечно, всюду может случиться беда, но сейчас ничто не будет угрожать тебе там.
— Где же этот человек?
— Он живёт на самом севере Франции.
— Значит, ещё далеко, — вздохнула Анна.
— Человеку всегда далеко…
На следующий день они опять двинулись в путь. Плыл густой туман, заволакивая всё вокруг, словно стирая окружающую действительность с лица земли. Ван Хель вёл лошадь под уздцы, женщина сидела в седле.
— Скажи, — спросила однажды Анна, — почему всё-таки ты помогаешь мне? Зачем я тебе? Ведь я вижу, что ничуть не нравлюсь тебе как женщина…
— Однажды я был в этих местах… Сопровождал сумасшедшего барона… А далеко отсюда меня ждала девушка. Она была прекрасна… Но она не дождалась меня.
— Что случилось? Болезнь? Набег другого барона? Её убили?
— Нет, ей рассказали, что я погиб, и она не могла вынести этого известия. Она бросилась с городской стены и покончила с жизнью.
— Упокой Господь её душу! Пресвятая Дева, смилуйся над ней! — Анна истово перекрестилась.
Хель обернулся и долго смотрел на женщину.
«Странно видеть, как она молится о спасении чужой души, которая живёт на самом деле внутри неё. Раздавленная горем, растерзанная войной, отвергнутая Церковью, она всё же молится о спасении чужой души. Как много на свете людей, которые просят за кого-то, даже не подозревая, что в действительности просит за себя».
— Но при чём тут я? — спросила Анна.
— Ты напомнила мне мою Изабеллу. Вот я и решил помочь тебе.
— Я напомнила? — удивилась женщина. — Мы похожи лицом?
— Нет, ничем не похожи — ни лицом, ни голосом, ни ростом. Разве только глазами… Но дело не в схожести.
— Тогда не понимаю.
— Тебе и не нужно. Просто я решил, что обязан тебе помочь. Каждый из нас обязан делать некоторые шаги. Можешь называть это добродетелью, можешь называть совестью, можешь никак не называть.
— Да, ты прав, солдат, мне не нужно ничего понимать. Женщина должна лишь исполнять волю мужчины… Потерпи немного, пока ко мне вернутся силы. Я приведу себя в порядок и попытаюсь отплатить тебе хоть чем-то. Может, я всё-таки понравлюсь тебе по-женски? Тогда смогу порадовать тебя…
— Молчи, Анна, ты ничего не понимаешь и никогда не поймёшь… По крайней мере, в этой жизни.
— Да, — кивнула она и понурилась, — мир так устроен, что человеческий разум не способен понять ничего. Господь всё устроил по своему желанию, а мы — лишь мелкие твари. Мечемся, тужимся, смешим его нашими мечтами. Когда мы надоедаем ему просьбами, он насылает на нас мор или войну…
— Ты так понимаешь устройство мира? — удивился Хель.
— Разве я заблуждаюсь?
Ван Хель не ответил.
Впереди из мутной синевы тумана появились очертания двухэтажного строения. Донеслось звучное похрюкивание с заднего двора, чавканье ног по грязи. Пахнуло дымом печи и горячим хлебом. Позади угадывались контуры деревенских хижин, тесно поставленных друг к другу.
— Похоже, это трактир. Сегодня мы отдохнём под настоящей крышей, — сказал Ван Хель.
— У нас нечем расплатиться за постой, — возразила Анна.
— Пусть это не беспокоит тебя.
Навстречу им выбежала мохнатая собака. Она скалилась, вздёрнув верхнюю губу, и лаяла, но едва Ван Хель посмотрел на собаку, она вдруг виновато заскулила и поджала хвост.
— Вчера здесь был сильный дождь, земля совсем сырая, — заметил Хель. — Нам повезло, что тучи не накрыли нас. Мы промокли бы насквозь.
Из дверей трактира на лай собаки вышел хозяин. Жидкие светлые волосы длинными прядями свисали вокруг худого лица. Серая холщовая рубаха опускалась до колен.
— Храни вас Христос, — дребезжащим голосом проговорил хозяин, с опаской поглядывая на вооружённого Хеля.
— Спасибо на добром слове! — Ван Хель дружелюбно улыбнулся. — Найдётся в твоём трактире уголок для нас? Мы давно в пути.
Хозяин кивнул.
— Заходите…
Войдя внутрь, Анна сразу направилась к высокому камину, где над огнём висел на железном крюке чёрный котёл. Из котла валил ароматный пар. Дым из камина уносился в отверстие дымохода, но изрядная порция всё-таки попадала в горницу, из-за чего воздух в трактире казался мутным. Справа от камина находилась хлебная печь, около которой возилась пожилая хозяйка, буркнувшая невнятное приветствие. Почти всё центральное пространство горницы занимал длинный стол. Вдоль стен стояли корзины, кувшины, два огромных корыта, несколько метёлок и шкафчик с посудой. Земляной пол был усыпан соломой.
— Свободная комната есть? — спросил Хель, когда вернулся трактирщик, отводивший коня на задний двор.
— Есть. Мы сейчас без постояльцев. Как долго думаете отдыхать? День? Два?
Ван Хель обернулся к Анне, размышляя о чём-то, затем сбросил с плеча вещевую сумку и отвязал тощий кошелёк от ремня, на котором висели несколько ножей и меч. Достав из кошелька золотую монету, он спросил: