– Он ругался? – быстро спросил Уфимцев.

– Что? – не сразу понял вопрос Козицкий или просто не был к нему готов и тянул время.

Исправник едва заметно усмехнулся:

– Я спрашиваю, не произошло ли у вас ссоры с Поповым, когда ваша описка была обнаружена?

Вот если сейчас Козицкий скажет, что никакой ссоры между ними не было, и соврет, то он тем самым подпишет себе приговор, который будет звучать однозначно: виновен! Далее останется только дожать этого Козицкого, и, считай, дело раскрыто. Ну а если не скажет…

– Да, было. – Управляющий виновато отвел глаза и посмотрел в окно, как бы припоминая события второй половины дня шестого мая. – Между нами произошла довольно бурная ссора.

– Да? – не смог сдержать разочарования Уфимцев. – И в чем же она заключалась?

– Обнаружив мою описку, – чуть помолчав, сказал Самсон Николаевич, – Попов стал кричать на меня и всячески поносить, – Козицкий опять немного помолчал и скривился, – даже вором меня обозвал. Этого я уже не мог вынести и, будучи вне себя, ударил его… два раза.

– Куда вы его ударили? – с еще большей долей разочарования спросил исправник.

– В лицо и грудь, – последовал ответ.

– И что Попов?

– Ничего, – Козицкий, по своему обыкновению, немного помедлил. – Он пообещал, что я отвечу за это.

– Что дальше?

– Он взял мой отчет, деньги и ушел.

– И все? – спросил Павел Ильич.

– И все, – подтвердил Козицкий.

Из флигеля управляющего Уфимцев вышел в полной задумчивости.

Черт его знает. Может, и правда скандал между Поповым и Козицким тем и закончился: Козицкий ударил Попова за бранные в свой адрес слова, Попов озлился и ушел. Потому и не уехал из Павловского в тот же день, поскольку приводил себя в порядок после побоев, ведь один удар, как сказал Козицкий, главноуправляющий получил в лицо. Может, Илья Яковлевич пролежал весь вечер шестого мая с холодным компрессом на полученном синяке… Что, опять мимо?

И все же сомнения относительно причастности Козицкого к исчезновению главноуправляющего имениями графа Виельгорского оставались и не давали Уфимцеву покоя.

Что же делать дальше?

Колоть на признательные показания лодочника Якима, якобы перевезшего на тот берег Павловки Попова? Так лодочник божится и клянется, уверяя, что перевез главноуправляющего не якобы, а в действительности. Чему подтверждением служит найденный на том берегу реки саквояж Попова. Конечно, саквояж этот могли и подкинуть, чтобы доказать факт нахождения Попова на том берегу реки, но все же, все же… А потом, не враг же сам себе этот лодочник: только что говорил одно, и вдруг станет заявлять совершенно противоположное, подводя себя тем самым под уголовную статью «Уложения о наказаниях, гласящую о даче заведомо ложных показаний».

У станового пристава Винника и урядника Гатауллина тоже не имелось никаких новостей. Следов или даже просто намеков, хотя бы косвенно говорящих о том, что тело Попова спрятано или закопано на территории имения, не было никаких.

Что делать в такой ситуации?

Вариантов было два. Первый – можно было посчитать, что сделано все, что было в их силах, и положить дело на полку, где пылились дела так и не раскрытых преступлений. Во-вторых, можно было продолжить поиски тела Попова и его убийцы, открыв с разрешения прокурора Окружного суда производство предварительного следствия с официальным привлечением к «делу об исчезновении главноуправляющего Попова» опытного судебного следователя. Тогда становятся возможными и обыски, и арест подозреваемых, а такое решение, может статься, прояснит картину того, что все же произошло шестого или седьмого мая одна тысяча восемьсот девяносто шестого года в имении Павловское, принадлежащем графу Виельгорскому.

Уездный исправник, надворный советник Павел Ильич Уфимцев, выбрал второй вариант.

Глава 11

Рука невинного младенца, или Какого черта вы ищете?

Третья декада июня 1896 года

«Везет же мне на пропавших людей, – думал судебный следователь Иван Федорович Воловцов, возвращаясь от окружного прокурора с предписанием начать производство предварительного следствия по делу о пропаже главноуправляющего имениями графа Виельгорского Ильи Яковлевича Попова. – Сначала крестьянский мальчик Коля Лыков, теперь вот дворянин Попов. Тоже, верно, злоумышленно убит. От насильственной смерти, к сожалению, никто из нас не застрахован…»

Дело об убиении крестьянского сына Коли Лыкова зашло в тупик и вот-вот должно было быть внесено в суд с заключением о прекращении следствия ввиду необнаружения виновных: таковых Ивану Федоровичу Воловцову найти так и не удалось. Вернее, доказать вину арестованных в убиении мальчика. Сам-то он ничуть не сомневался в том, что Колю убили злоумышленно крестьяне села Карпухино Тулупов и Малявин…

Дело это было весьма странным и загадочным с самого начала. А началось оно с того, что в селе Мочалово Рязанской губернии пропал мальчик шести лет Коля Лыков.

Надо сказать, что село Мочалово, раскинувшееся по склонам полевой речки Холодец, небольшое. Само собой понятно, что все друг друга знают и заняты практически одним ремеслом – щиплют мочало да плетут рогожи (конечно же, кроме хлебопашества и прочих крестьянских работ). Мочало и рогожи жители села Мочалова свозили барышникам в большое село Карпухино, что в двух верстах от Мочалова.

Жили мочаловцы хоть и не шибко богато, но сытно, и горя особого не знали. Семьей с достатком были и Лыковы, у которых долго не было детей. И только по прожитии двенадцати лет вымолили они таки у Бога ребеночка, которого назвали в честь Николая-угодника. Рос Коля здоровым, послушным и смышленым мальчиком. Шести годов уже помогал отцу щипать мочало, и ежели строг был с ним Степан Лыков, так это только для порядку, дабы сызмальства не попортить и не избаловать вниманием и ласкою мальчонку, поскольку был он один-единственный. Любил же Степан сына несказанно и не чаял в нем души. Только вот показывать этого охоты не имел, а может, и не умел. Ну а как любила Коленьку его мать Антонида Григорьевна, про то и сказу нет. Любили и привечали Колю и пацаны-приятели, поскольку нраву он был незлобивого, и лучшего затейника и коновода для всяческих ребячьих игр было не сыскать и во всем селе.

В один из воскресных студеных дней прошлого года в ноябре, не сумев досидеть с родителями до конца обеда, Коля, запихав за обе щеки воскресного студню и сунув за пазуху кусок пирога для приятеля, выбежал на улицу, где его давно уже дожидались пацаны. Мать едва успела подвязать на его шею от ветру новый ситцевый платок в горошек, что отец привез ей с базара, и запахнуть на нем шубенку, как Коли и след простыл. Какое-то время за окном раздавались ребячьи голоса, в которых можно было различить звонкий голосок Коли, а затем они смолкли. Выглянув в окно, Антонида Григорьевна увидела, что вся ребячья ватага побежала к речке и через несколько мгновений скрылась за поворотом улицы, за которым начиналась дорога в село Карпухино. Лыковы спокойно отобедали, убрали со стола и даже соснули после еды, что для русского человека почти обязательное условие, иными словами – ритуал, проведения воскресного дня.