— Вы хоть сами понимаете, насколько это глупо? — не сводя глаз с Брауна, спросил Кауэрт. — Человек приехал на каникулы к бабушке, а его тут же обвинили в изнасиловании и убийстве. Как же ему после этого вас любить?!
Тэнни Браун хотел было огрызнуться, но сдержался и медленно проговорил:
— Да, вы правы, это глупо. Но откуда же нам тут быть умными?
Лейтенант прищурился, а Кауэрт подался вперед на стуле.
— Так почему же вы поехали арестовывать именно Фергюсона? — проговорил журналист и подумал: «Сейчас я тебе покажу, где раки зимуют!»
Браун начал было что-то бормотать, но осекся и закрыл рот. Догадавшись, что именно хотел сказать лейтенант, Кауэрт произнес это за него:
— Вы поехали за Фергюсоном, потому что вам это подсказывало шестое чувство? Да? Полицейские же всегда все чувствуют! И, не задумываясь, поступают так, как им велит интуиция. Правда?
— Брюс говорил мне, что вы не лыком шиты! — снова сверкнул глазами Браун. — А теперь я сам в этом убедился.
— Я просто делаю то, что сделали бы на моем месте вы сами, — смерив лейтенанта ледяным взглядом, сказал Кауэрт.
— Ничего подобного, — язвительно возразил тот. — Я не стал бы спасать этого подлого убийцу от электрического стула.
— Значит, вы все-таки убеждены в том, что Фергюсон мне солгал?
Вскочив на ноги, Браун зашагал по кабинету, напряженно думая. Он напоминал бегуна перед стартом. Мышцы его тела играли, и Кауэрт понял, что лейтенант Браун не из тех, кому нравится, когда их загоняют в угол маленького кабинета каверзными вопросами.
— Он мне сразу не понравился, — проговорил наконец полицейский. — В самый первый раз, когда я его увидел. Это было еще до убийства Джоанны Шрайвер. Я понимаю, что мои личные впечатления уликами не считаются, но он все равно мне сразу не понравился.
— И когда же вы увидели его в первый раз?
— За год до убийства. Я прогнал его от здания школы. Он сидел там в машине и смотрел, как из школы выходят дети.
— А сами-то вы как там оказались?
— Я приехал за дочерью и увидел его там. После этого я видел его еще несколько раз. И каждый раз его поведение меня чем-то настораживало. Он неизменно оказывался в неподходящем месте в неподходящее время. Один раз он медленно ехал вдоль по улице вслед за идущей молодой женщиной. Причем заметил это не только я! Потом двое патрульных полицейских доложили мне, что тоже это заметили. Один раз его застукали в полночь на задворках небольшого жилого дома, где он ошивался без видимых причин. Когда мимо проезжала патрульная машина, он попытался скрыться. Конечно, никаких обвинений ему предъявлено не было, но все-таки…
— Это еще не улики.
— Я вам уже говорил, — не выдержав, наконец повысил голос лейтенант Браун, — нет у нас никаких улик! У нас есть только впечатления. А какое, по-вашему, у нас должно остаться впечатление, когда мы застукали его вылизывавшим свою машину?! И при этом он уже успел отрезать кусок от коврика! Кроме того, не успели мы задать ему ни одного вопроса, как он сам завопил: «Я ее не убивал!» А потом он сидел тут с наглым видом, потому что знал, что у нас нет никаких улик. И все-таки это было не зря. Ведь в конце концов он сам во всем признался!
— А где же нож, которым он убил девочку? Где его перепачканная кровью и грязью одежда?
— Он нам этого не сказал.
— А сказал он вам, как он выследил Джоанну Шрайвер? Как он уговорил ее сесть к нему в машину? Что он ей при этом сказал? Он рассказал вам о том, как она потом отбивалась?.. Что же он вам вообще рассказал?!
— Вот! Читайте сами! — Лейтенант Браун вытащил несколько листков из папки на столе и протянул их журналисту.
Это была стенограмма признания Фергюсона, записанная в суде. Все признание занимало три страницы. Сначала оба детектива разъяснили Фергюсону его права, особенно напирая на то, что он имеет право требовать присутствия адвоката. Изложение подозреваемому его прав занимало целую страницу из трех. Потом полицейские спросили у Фергюсона, понял ли он то, что ему только что разъяснили, и Фергюсон ответил, что понял. Первый заданный ему вопрос звучал чисто по-полицейски: «Находились ли вы в три или около трех часов пополудни на углу улиц Гранд-стрит и Спринг-стрит, рядом с расположенной там средней школой?» На этот вопрос последовал односложный ответ Фергюсона «да». Затем полицейские спросили, видел ли он девочку, которую звали Джоанна Шрайвер, и он опять ответил «да». Потом полицейские подробно изложили свою версию происшедшего, формулируя каждую фразу в виде вопроса, а Фергюсон неизменно отвечал утвердительно. При этом версия полицейских не содержала ни одной сколь-либо существенной детали. Когда Фергюсона спросили об орудии убийства и о некоторых других важных моментах, тот ответил, что ничего не помнит. Последний вопрос был задан для того, чтобы установить умышленный характер убийства. Своим ответом на этот вопрос Фергюсон приговорил себя к камере смертников: «Отправились ли вы в указанное время в указанное место с целью похитить и убить девочку?» — «Да».
Кауэрт покачал головой: Фергюсон повторял «да» как заведенный.
— Не очень убедительное признание. — Журналист повернулся к полицейским.
Давно не находивший себе места Уилкокс наконец не выдержал и взорвался. Вскочив на ноги, он погрозил Кауэрту кулаком:
— Чего вам вообще от нас надо?! Да поймите же, это он! Это он ее убил! Это правда!!!
— Правда? — скептически усмехнулся Кауэрт, и Уилкокс потерял самообладание.
Схватив журналиста за лацканы пиджака, он рывком поднял его на ноги:
— Сейчас ты у меня поухмыляешься, сволочь!
Тэнни Браун стремительно подался вперед и одной рукой пригвоздил к месту своего малорослого подчиненного, не обращая внимания на шипевшего от негодования Уилкокса. Тот явно хотел что-то сказать своему начальнику, потом повернулся к Кауэрту и наконец, в бессильной злобе сжав кулаки, выскочил из кабинета.
Поправив пиджак, журналист снова неловко устроился на стуле. Придя в себя, он обратился к Брауну:
— И после этого вы станете утверждать, что Уилкокс не бил Фергюсона? Что все тридцать шесть часов допроса детектив Уилкокс сохранял самообладание?
Сообразив, чем ему грозит дикая выходка подчиненного, лейтенант Браун сокрушенно покачал головой:
— На самом деле Уилкокс действительно пару раз его стукнул. Но это было в самом начале, и я сразу его остановил. Он просто влепил Фергюсону пару пощечин.
— Он не бил Фергюсона кулаком в живот?
— Нет, конечно нет.
— А телефонной книгой?
— Это старый известный прием, — с удрученным видом пробормотал Браун, — но Уилкокс не бил Фергюсона телефонной книгой. — Впервые за все время разговора лейтенант отвернулся от журналиста и взглянул в окно. — Просто не знаю, как до вас достучаться, мистер Кауэрт. Попробуйте понять, до какой степени все мы переживали смерть Джоанны. Мы до сих пор ее переживаем. А нам с Уилкоксом пришлось хуже всех — мы вели следствие посреди слез, проклятий и истерик. Нам было очень тяжело. Мы не звери и не изуверы, но нам нужно было во что бы то ни стало найти убийцу. Я не спал четверо суток, у нас тут вообще никто не спал. И наконец мы его нашли, а он сидел здесь и как ни в чем не бывало ухмылялся. Как же Уилкоксу было не вспылить! Это Фергюсон довел нас до такого состояния своим поведением. А это признание… Конечно, это не самое шикарное признание на свете, но ничего другого нам от этого скрытного негодяя добиться не удалось. Да и то, чего мы добились, как видите, выглядит не очень убедительно. Основания для вынесенного Фергюсону приговора вряд ли можно назвать вескими, и мы это прекрасно понимаем. А теперь явились вы и своими вопросами пытаетесь расшатать и эти хлипкие основания. Как тут не вспылить… И все равно приношу вам свои извинения за поведение Уилкокса. И за то, что я отправил вас к родителям Джоанны. Но поймите меня! Больше всего на свете я хочу, чтобы Фергюсон понес заслуженное наказание. Как я взгляну в глаза ее родителям, если он выйдет на свободу? Как я взгляну в глаза своим близким? Я не смогу больше уважать себя самого, если Фергюсон отвертится от электрического стула…