Браун был знаком с Джорджем Шрайвером с того самого дня, когда пошел работать уборщиком в магазин к его отцу, тогда Джордж взял вторую швабру и стал вместе с ним мести пол.
«Скольких же людей я уже проводил на тот свет?!» В последний раз взглянув на снимок, он дрожащей рукой поставил рамку с фотографией обратно на секретер дочери, мысленно поблагодарил Джоанну за все, что она сделала для него и его семьи, и пообещал ей, что ее смерть непременно будет отомщена.
Вернувшись к себе в спальню, Тэнни больше не вспоминал о своей усталости и не думал об отдыхе. Движимый волной нахлынувших эмоций, он собрал кое-какую одежду в небольшой чемодан и стал звонить в аэропорт, чтобы узнать о времени следующего рейса в Майами.
Мэтью Кауэрт не находил себе места.
Наутро после казни Блэра Салливана его не покидало ощущение, словно он следующий в очереди на электрический стул. Журналист почти всю ночь провел за рулем. Он преодолел триста с лишним миль. Он ехал быстро, но, к его удивлению, его ни разу не остановили за превышение скорости, хотя по дороге попадались патрульные полицейские машины, следовавшие во встречном направлении. Кауэрт несся сквозь тьму, а сердце его терзали сомнения. Первые лучи утреннего солнца не принесли облегчения. Уже совсем рассвело, когда он наконец сдал взятую напрокат в Старке машину сотруднику компании «Херц» в международном аэропорту Майами, который никак не мог взять в толк, почему Кауэрт не вернул машину там же, где и взял, — в Северной Флориде. Кубинец-таксист, без умолку болтавший то на английском, то на испанском о бейсболе и политике, ничего не понимая ни в том ни в другом, с трудом пробился сквозь утренние пробки, и Кауэрт ступил на тротуар, асфальт которого уже начал плавиться под лучами палящего солнца.
Слоняясь взад и вперед по квартире, журналист пытался решить, чем ему следует заняться. Он понимал, что должен отправиться в редакцию газеты, но сил на это у него не было. Если раньше Кауэрт чувствовал себя в редакции как за каменной стеной, теперь она казалась ему бездонной трясиной или минным полем. Его поражало, что совсем недавно он ужасно хотел остаться один, а теперь не знает, как распорядиться своим одиночеством.
Кауэрт порылся в памяти, пытаясь вспомнить других людей, оказавшихся в таких же обстоятельствах, словно чужие ошибки могли оправдать его собственные. Он вспомнил, как известный писатель Уильям Ф. Бакли пытался освободить в начале шестидесятых годов Эдгара Смита, оказавшегося в камере смертников в Нью-Джерси, и помощь, оказанную не менее известным Норманом Мейлером Джеку Эбботу. Он вспомнил, как этот Бакли в сердцах признался журналистам в том, что убийца обвел его вокруг пальца. А Мейлер вообще отказался говорить перед камерами об убийце, которого он защищал.
«Я не первый совершил такую ошибку! — попытался оправдать самого себя Кауэрт. — Наша специальность связана с повышенным риском. Ставки всегда очень высоки. Репортер постоянно рискует стать жертвой тщательно подготовленного обмана!»
Но от этой мысли стало только хуже.
— А что я мог поделать?! — воскликнул он, словно обращаясь к невидимому обвинителю. — Черт возьми! Улик не было! Все сходилось!
В приступе внезапной ярости Кауэрт сбросил на пол стопку газет и журналов с письменного стола, а потом, схватив журнальный столик, швырнул его на диван. Звук треснувшего дерева взвинтил его. Вполголоса ругаясь, журналист учинил у себя в квартире настоящий погром — переколотил посуду, сбросил на пол книги с полки, расшвырял по квартире стулья и в изнеможении упал на диван.
— Откуда мне было знать?! — завопил Кауэрт, но в ответ услышал только звенящую тишину. — Да, Кауэрт, ты попал. Ты попал по полной программе! Ну и что же ты собираешься делать? — снова спросил он себя самого, принимая сидячее положение. — Хороший вопрос! Ты же не знаешь, что делать!
Встав, журналист пробрался между раскиданными вещами к письменному столу и рванул на себя нижний ящик. Порывшись в бумагах, он нашел опубликованный год назад воскресный экземпляр газеты со своей самой первой статьей. Бумага уже слегка пожелтела. На ней обличающе чернели буквы: «Новые вопросы в связи с убийством во Флориде».
— Вот уж действительно, новых вопросов хоть пруд пруди! — пробормотал Кауэрт и стал читать дальше. Отведя глаза от фотографии Джоанны Шрайвер, он злобно покосился на снимки Салливана и Фергюсона.
Журналист уже собирался выкинуть газету в мусорное ведро, когда его внезапно осенило. Схватив желтый маркер, он стал отмечать в статье отдельные слова и фразы. Перечитав всю статью, он расхохотался. В принципе все, что он написал, было правильно. Статья не содержала никакой откровенной лжи. И вместе с тем она была насквозь лживой.
Кауэрт в третий раз перечитал то, что написал. Все «вопросы» он поставил правильно. Роберту Эрлу Фергюсону вынесли обвинительный приговор при почти полном отсутствии улик, только на основе предубеждения против его персоны. В своей статье журналист не утверждал, что Фергюсона вынудили признаться в совершении преступления побоями. Там говорилось всего лишь, что это утверждает Фергюсон, а полиция отрицает. Тэнни Браун так и не смог убедительно объяснить, почему Фергюсона так долго продержали в полицейском участке, прежде чем «он сам во всем сознался». Это обстоятельство действительно заслуживало отдельного внимания. Присяжные, несомненно, вынесли Фергюсону обвинительный приговор под влиянием эмоций. Еще бы, зверски убитая белая девочка — и дерзкий чернокожий под защитой бездарного адвоката! Как тут избежать предрассудков! В итоге в камеру смертников Фергюсона привели собственные слова, которых от него якобы неправомерно добились. Вне всякого сомнения, были все основания утверждать, что после обнаружения трупа Джоанны Шрайвер с Фергюсоном обошлись несправедливо. Однако эти рассуждения перечеркивала одна маленькая деталь: Фергюсон действительно убил девочку. По крайней мере, по утверждению казненного серийного убийцы.
У Кауэрта перехватило дух. Он вновь и вновь перечитывал свою статью. Да, Салливан был в округе Эскамбиа в момент убийства. Этому было множество подтверждений. И в это время Салливан убивал всех подряд. Если бы полиция удосужилась пошевелить мозгами, Салливан оказался бы в свое время первым в списке подозреваемых в убийстве Джоанны Шрайвер.
Единственной откровенной ложью, которую Кауэрт сумел отыскать, — если это, конечно, была ложь — были слова Фергюсона, утверждавшего, что Салливан признался ему в совершении убийства. Однако в статье было ясно написано, что это сказал Фергюсон, и его слова стояли в кавычках.
И все-таки статья показалась Кауэрту насквозь лживой. Салливан с Фергюсоном настолько запутали журналиста, что он уже был не в силах отличить ложь от правды.
«Какой ужас! — подумал Мэтью. — Я же действовал из самых лучших побуждений, а что из этого вышло!»
На первые два звонка журналист не ответил. Ему не хотелось подходить к телефону и в третий раз, но он все-таки заставил себя поднять трубку:
— Слушаю…