Сидя в кресле перед книжными полками, Сервас перестал читать и подумал о Гаспаре Ферране, сломленном горем отце. Мысли его, как ворон над полем, принялись кружить над юными самоубийцами и Алисой. Как и Хариклея у Гелиодора, Алиса притягивала к себе все взгляды. Он не раз перечитывал показания соседей. Алиса Ферран была идеальным ребенком: рано развившаяся красавица, с прекрасными результатами по всем школьным дисциплинам, включая спортивные, всегда готовая прийти на помощь. Но, по словам отца, в последнее время она сильно переменилась. Что на нее нашло? Мысли его перекинулись на четверку Гримм — Перро — Шаперон — Мурран. Как пересеклись с этой компанией дороги Алисы и остальных ребят, лишивших себя жизни? При каких обстоятельствах? В лагере «Пиренейские серны»? Но двое из семерых никогда там не были.
Его снова зазнобило, словно температура в комнате упала на несколько градусов. Он собрался сходить в кухню за бутылочкой минеральной воды, но у него внезапно закружилась голова. Книги на полках пошли волнами, а свет лампы стал болезненно-ярким. Сервас рухнул обратно в кресло и закрыл глаза.
Когда он их открыл, голова уже не кружилась. Что же с ним такое, черт возьми?
Он поднялся и побрел в ванную. Горло горело огнем. Он достал одну из тех таблеток, которые ему дал Ксавье. Прохладная вода приятно остудила горло, а потом снова вернулась боль. Сервас помассировал глаза, вернулся в гостиную и вышел на балкон глотнуть свежего воздуха. Бросив взгляд на улицы, расстилавшиеся внизу, он подумал, что все современные города, с их неестественным освещением и непрерывным шумом, по ночам превращают своих обитателей в бессонные призраки, а утром нагоняют на них тоску.
Затем его мысли опять вернулись к Алисе. Сервас снова увидел комнатку под самой крышей, желто-оранжевую мебель, фиолетовые стены и белый палас. Фотографии и почтовые открытки, CD и школьные сочинения, платья и книги. Дневник!.. Не хватало дневника. Сервас все сильней укреплялся в убеждении, что такая девочка, как Алиса, просто не могла его не вести.
Должен же он где-то быть, этот дневник…
Ему снова вспомнился Гаспар Ферран, учитель литературы, путешественник, йог. Он инстинктивно сравнил его со своим отцом. Тот тоже был учителем литературы, латинского и древнегреческого языков. Человек блестящий, замкнутый, эксцентричный, подчас подверженный приступам гнева. Genus irritabile vatum. Чувствительное племя поэтов.
Сервас хорошо знал, что эта мысль повлечет за собой другие, но сопротивляться было уже поздно, и он отдался на волю воспоминаний, позволил им нарисовать всю картину с точностью кошмара.
Факты, только факты.
А они были таковы. Теплым июльским вечером десятилетний мальчик по имени Мартен играл во дворе родительского дома, когда на дороге загорелись автомобильные фары. Жилье Сервасов представляло собой старинную ферму, стоявшую на отшибе. До ближайшей деревни было километра три. Десять часов вечера. В теплом полумраке на ближних полях стрекотали кузнечики, потом их сменил лягушачий хор и раздались далекие раскаты грома, а на пока еще ясном небе одна за другой загорались звезды. Потом в вечерней тишине послышался надоедливый шум мотора, и вскоре возле дома затормозил автомобиль. Фары осветили ферму, потом дорогу, всю в рытвинах, и зашуршали по гравию, когда автомобиль миновал ворота и въехал во двор. Ветер прошелестел в тополях, и из машины вышли двое.
Мартен не видел лиц, потому что на улице начало быстро темнеть, но голос одного из них прозвучал ясно:
— Привет, малыш, родители дома?
В этот момент дверь открылась, и на пороге, в освещенном проеме, показалась мать. Человек, который говорил, подошел к ней, извинился за беспокойство и что-то быстро и очень тихо сказал. Второй же дружески положил мальчику руку на плечо. В этом жесте было что-то такое, что сразу не понравилось маленькому Сервасу. В мирном покое летнего вечера что-то неуловимо сдвинулось. Мальчик ощутил эту скрытую угрозу, хотя мужчина вел себя вполне дружелюбно и даже вызвал улыбку у матери. Подняв голову, Мартен увидел в окне второго этажа нахмуренное лицо отца. Тот по вечерам проверял тетради своих учеников. Сыну очень хотелось крикнуть, чтобы мать была осторожнее и не впускала чужих в дом, но его приучили соблюдать каноны вежливости и молчать, когда разговаривают старшие.
Он услышал, как мать произнесла: «Входите, пожалуйста».
Человек, стоявший у него за спиной, легонько толкнул Мартена вперед, и его толстые пальцы обожгли плечо сквозь тонкую ткань рубашки. Жест получился скорее властным, чем дружеским. Сервас до сих пор помнил, как каждый шаг отдавался у него в голове тревожным предупреждением, не мог забыть острый запах пота и туалетной воды у себя за спиной. Кузнечики почему-то затихли, и это тоже было сигналом тревоги. Сердце выстукивало ритм барабана, возвещающего о беде. В тот момент, когда они поднимались на крыльцо, незнакомец приложил что-то к его рту и носу. Какую-то мокрую тряпку. Ему обожгло горло и легкие, в глазах заплясали белые огоньки, и все погрузилось в черную тьму.
Очнулся он связанный в чулане под лестницей. Голова была дурная, его тошнило. Сквозь дверь слышался умоляющий голос матери, и его обдало волной страха. Грубые мужские голоса угрожали, ободряли, издевались. Постепенно страх пересилил все чувства, и мальчика стало трясти. Что же произошло с отцом? Инстинктивно Мартен понял, кто были эти люди: бесчеловечные злодеи из какого-нибудь фильма, как разбойники Мастер-На-Все-Руки или Зеленый Шут. Он догадался, что отец тоже сидит где-нибудь связанный и не может двинуться, как зачастую герои в мультиках. Иначе он давно бы уже вмешался и спас их с мамой. Потом, много лет спустя, он скажет себе, что ни Сенека, ни Марк Аврелий не пришли отцу на помощь и не обезвредили бандитов. Да и можно ли остановить двух голодных волков? Им хотелось не еды, они охотились за другой пищей. Если бы у маленького Мартена были часы, то он увидел бы, что пришел в себя в двадцать минут первого. Ему предстояли еще пять часов непрерывного ужаса. Еще пять часов его мать будет кричать, плакать, умолять этих подонков. Потом крики, мольбы и всхлипывания смолкнут, перейдут в нечленораздельное бормотание. У Мартена текло из носа, и теплые струйки мочи сочились между ног. Начало светать, пропел первый петух, где-то вдалеке залаяли собаки, в ста метрах от дома по дороге проехала машина, сквозь щель между дверью и полом пробился серый утренний свет. Дом погрузился в тишину, полную и странно успокоительную.
Сервас уже три года служил в полиции, когда ему удалось выхлопотать разрешение на вскрытие. Это произошло через пятнадцать лет после тех событий. Потом, задним числом, он осознал, что совершил тогда смертельную ошибку. Мартен был уверен, что с годами у него прибавилось сил, и просчитался. Когда молодому полицейскому во всем ужасе и подробностях открылось, что сделали в ту ночь с его матерью, он запер в стол свой рапорт и побежал в туалет, чтобы выблевать там все, что съел за день.
Факты, только факты.
А они были таковы. Его отец выжил, но два месяца провел в больнице. В это время Мартен жил у тетки. После выписки отец вернулся к преподаванию, но очень быстро стало ясно, что к этому ремеслу он больше не пригоден. Он часто появлялся перед учениками в пьяном виде, небритым и расхристанным, к тому же оскорблял их. Кончилось тем, что администрация отправила его в бессрочный отпуск, и он пустился во все тяжкие. Маленький Мартен снова оказался у тетки. Факты, только факты… Через два месяца после того, как он повстречался в университете с девушкой, которая полгода спустя стала его женой, Сервас решил навестить отца. Выходя из машины, он бросил быстрый взгляд на дом. Старое гумно, пристроенное сбоку, обрушилось, жилая часть выглядела необитаемой, половина ставней была закрыта. Сервас постучал в застекленную дверь. Никакого ответа. Тогда он открыл дверь и вошел. «Папа?» Снова тишина. Должно быть, старик опять где-нибудь валяется, пьяный до бесчувствия. Бросив пальто и сумку в комнате и выпив на кухне стакан воды, он взбежал вверх по лестнице. Наверное, отец отсыпается с похмелья в кабинете. Мартен угадал. Отец был там. Из-за двери доносилась приглушенная музыка, которую он сразу узнал: Густав Малер, любимый композитор отца.