— Но, Томми, ты ведь прекрасно знаешь, что мне осталось недолго. Я, считай, уже умираю…
Один из морпехов, сидевший за пулеметом, выставленным в боковое окно «хаммера», обернулся к Адриану Томасу и сказал:
— Слушай, старикан, мы все умираем. И это дело начинается прямо со дня нашего рождения. Родился — и, считай, начал умирать. Так что лучше заткнись и послушай Томми. Это я тебе говорю. Сколько раз мы с ним спорили — и он всегда прав оказывался. Наш Томми знает, что говорит.
Остальные солдаты, не отрываясь от прицелов, покивали в знак согласия.
— Дженнифер! Отец, слышишь, что я говорю: Дженнифер. Ты пойми, меня уже нет, мамы нет, дяди Брайана нет. Умерли многие, многие люди, друзья, родственники, собаки, наконец. — Он засмеялся, хотя Адриан никак не мог взять в толк, что смешного было в этих словах. — Мы все уже умерли. Но Дженнифер — жива. Пока жива. И ты это прекрасно знаешь. А если не знаешь, то чувствуешь. Весь накопленный тобой опыт, твое образование, бесчисленное количество книг, которые ты прочел, — все это вселяет в тебя уверенность, что девчонка жива.
— Твою мать! Держись крепче! — донеслось вдруг с водительского сиденья, и машина, подпрыгнув на какой-то кочке, чуть не перевернулась.
Томми придержал отца за колено, чтобы тот не взлетел над сиденьем слишком высоко, а Адриан в свою очередь непроизвольно вскинул руки, чтобы обнять сына, защитить его, оградить от того, что вот-вот неминуемо должно было случиться. Он потянулся вперед, но его поднятые руки, не найдя опоры, вновь бессильно повисли в воздухе.
— Отец, ты пойми: главное — уметь видеть. Ты это умеешь. И не менее важно уметь объяснить и показать людям, что ты увидел. Ты же преподаватель, ты ведь этим всю жизнь занимался. Сложи эту мозаику, проанализируй всю имеющуюся информацию — и ты увидишь, как все встанет на свои места. Ты станешь мудрее, сильнее. Давай же, вперед! Вспомни, что ты чувствовал, когда читал про тех англичан, которые убивали детей пятьдесят лет назад. Вспомни все фотографии, вспомни записи допросов. А теперь скажи: зачем, зачем они это делали? Давай, отец, это же по твоей части. Ты в этом разбираешься, как никто другой.
— Но, Томми…
— Нет, отец. Времени нет на лишние разговоры. Сейчас начнется. Ты разве не помнишь, как я однажды сказал тебе, почему хочу снимать документальное кино? Да потому, что изображение — это истина, без всякой примеси. Когда я показываю то, что снял, никто не может упрекнуть меня во лжи. Так работаю не я один, мы все — журналисты, документалисты, операторы, — все хотим донести до людей правду. Камера — вот наше оружие. Она не даст нам соврать. Когда так живешь — понимаешь, что жизнь проходит не зря. Подумай об этом, отец. Ч-черт! Ну вот. Все, конец.
Адриан хотел было что-то сказать, но взрыв, раздавшийся под днищем машины, казалось, расколол мир на части. «Хаммер» взлетел в воздух так, словно на него перестал действовать закон всемирного тяготения. Пламя и дым, мгновенно заполнившие кузов машины, отбросили Адриана к заднему борту. На мгновение стало темно. Адриан Томас даже подумал, что теряет сознание. В то же время все запахи еще сильнее ударили ему в нос, все звуки стократно усилились. У старого профессора кружилась голова. Все его тело болело, словно впечатанное в стальной лист борта взрывной волной. Он попытался оглядеться и разыскать Томми, но ему сразу же бросились в глаза истерзанные, разодранные в клочья тела тех, кто еще недавно ехал с ним рядом в кузове ревущей машины. Живые люди в доли секунды превратились в мешанину из фрагментов человеческих тел.
Вдруг каким-то чудом — как будто кто-то невидимый мгновенно перемотал вперед пленку с этим кошмарным фильмом — Адриан Томас перенесся из исковерканных внутренностей «хаммера» туда, где после неожиданно прогремевшего взрыва завязался бой. Сначала он увидел над собой бледное голубое небо, затем ощутил невыносимую, безжалостную жару. То, что сначала он принял было за жужжание огромного роя каких-то насекомых, оказалось звуковым сопровождением перестрелки, которую вели десятки автоматов и пулеметов. Буквально рядом с собой Адриан увидел морпеха без ноги: молодой парень стонал и, изо всех сил хватаясь руками за землю, пытался отползти к невысокому, полуобвалившемуся глиняному забору, чтобы спрятаться там от свистевших повсюду пуль. Адриан обернулся, высматривая Томми, но первым ему на глаза попался тот самый лейтенант, который ехал на переднем сиденье их машины. Офицер что-то кричал, судя по всему отдавая какие-то распоряжения, но Адриан не мог разобрать ни единого слова из того, что тот говорил. Шум боя нарастал с каждой секундой: к тарахтению легкого стрелкового оружия прибавился грохот от крупнокалиберных пулеметов и гранатометов, которые открыли огонь с других «хаммеров», двигавшихся в той же колонне. Адриан непроизвольно закрыл уши руками и, продолжая озираться по сторонам, стал кричать во весь голос: «Томми! Томми!»
Наконец он заметил сына. У Томми из ушей ручьем лилась кровь, и даже со стороны было видно, что одна нога у него сломана. Преодолевая боль, Томми подтаскивал ее за собой, при этом продолжая снимать, ни на мгновение не выпуская из рук камеру. Он прижал ее к плечу и впился глазом в окошечко визира. Эта камера действительно стала его единственным и последним оружием, его победой должны были стать кадры, снятые в этом бою. Адриан понимал, что раскрывает рот, что из его легких через гортань выливается воздух, но при всем этом ни единого звука не слетало с его губ. Он не мог произнести ни слова — даже имени сына. Он видел, как Томми повернул камеру и нацелил объектив на лейтенанта, лежащего в луже крови, уже покрывшейся слоем пыли. Сквозь шумовую завесу стрельбы Адриан услышал нарастающий звук реактивных двигателей. Вскоре в небе показались две точки, которые быстро приближались, разрастаясь, и вскоре превратились в безошибочно узнаваемые силуэты штурмовиков А-10, прозванных за их странную, нетипичную для современных самолетов форму «бородавочниками». Чтобы получше разглядеть приближающиеся самолеты и понять, успеют ли летчики помочь морским пехотинцам, ведущим бой на земле, Адриан встал во весь рост. Он огляделся. Почему-то все вокруг вдруг стало происходить неспешно и плавно, как в замедленной съемке. Вновь обернувшись к Томми, Адриан попытался крикнуть сыну: «Берегись, спрячься куда-нибудь!» Даже если бы ему удалось произнести эти слова, Томми его все равно не услышал бы. Он лежал на открытом месте, продолжая снимать все, что происходит вокруг. Адриан попытался броситься к сыну, упасть на него, закрыть его своим телом, но не смог сделать ни шага.
— Томми, — еле слышно прохрипел он.
Адриан отчетливо видел, как к его сыну потянулась цепочка мгновенно распускавшихся над землей цветков из пыли и песка. Он понимал, что это пули, выпущенные очередью из пулемета, стоявшего в глинобитной хижине на расстоянии каких-то пятидесяти ярдов, прямо по курсу стремительно приближавшихся «бородавочников». «Ну почему, почему эти самолеты такие медленные, — с ужасом осознавая то, что сейчас должно произойти, думал Адриан. — Почему они не взлетели чуть раньше, почему пилоты не зашли на боевой разворот хотя бы на две, нет, даже на одну секунду раньше?! Если бы…»