— Это как же?
— Наш единственный свидетель — Адриан Томас, почетный профессор университета, пенсионер. Я приложила к отчету его характеристику. Так вот, он полагает, что мы имеем дело с похищением с целью сексуального насилия. И не просто насилия, а с элементами извращения. Предлагаю изучить все имеющиеся у нас досье по преступникам с сексуальными отклонениями. Может быть, там мы встретим какой-нибудь намек на то, где стоит искать. И одновременно нам следует разослать как можно больше сообщений об исчезновении девочки. Может быть, есть смысл сообщить в офис ФБР в Спрингфилде, — возможно, они подключились бы к расследованию…
— Очень в этом сомневаюсь, — перебил шеф. — По крайней мере, не ранее, чем у нас появится что-то конкретное.
Терри не пыталась ответить: она знала, что теперь будет говорить он.
— Ладно, продолжайте заниматься этим делом, пусть оно будет у вас на первом месте по важности. Все эти сбежавшие из дому рано или поздно дают о себе знать. Будем надеяться, что люди, которых случайно заметил профессор, были знакомыми девочки, о которых ее мать просто не знала. И пока мы ждем, что девчонка позвонит и скажет: «У меня кончились деньги, я хочу домой», продолжим собирать информацию.
Терри кивнула. Она видела, что шеф боится того же, что и она сама. Он хотел бы, чтобы ему никогда не пришлось, в окружении репортеров, перед множеством камер произнести: «У нас была возможность предотвратить это, но мы ею не воспользовались». Терри не раз приходилось видеть, как коллеги из других ведомств, оказавшись в подобной ситуации, были вынуждены признать свои поражения и распрощаться с карьерой. И она сомневалась, что шеф, несмотря на поддержку со стороны мэра и симпатию, которой он пользовался в городском совете, хотел бы предстать перед суровым судом общественного мнения.
Несложно было догадаться, что также ему не хотелось бы, выступая перед городским советом, пусть даже на закрытом заседании, делать, к примеру, такое заявление: «Возможно, в нашем маленьком, тихом, уютном университетском городке появился серийный насильник и убийца». Эта весть тоже произвела бы эффект разорвавшейся бомбы.
Прекрасно все понимая, Терри читала в словах начальника скрытый смысл, который сводился к следующему: «Сделай все, что в твоих силах. Используй все доступные средства. Но позаботься о том, чтобы у нас был защищен тыл. Не иди напролом. Будь последовательна. На тебя вся надежда… И имей в виду: если что-то пойдет не так, виноватой окажешься ты».
Терри кивком головы дала шефу понять, что сделает все возможное.
— Я сообщу вам, если появится что-то новое, — сказала она.
— Выполняйте, — ответил начальник и потуже затянул галстук на шее.
«Выступление с речью, — догадалась инспектор. — Наверное, в масонском обществе или в местном отделении „Лайонз-клуба“». Именно в таких местах любят слушать о том, как снижается статистика совершаемых преступлений и с каким профессионализмом наш департамент раскрывает каждое из них. В том, чтобы создать у публики подобное впечатление, шеф был большой специалист.
Терри решила, что прежде всего она сделает две вещи. Во-первых, поднимет старые дела. Может быть, окажется, что ее предшественники уже встречались с подобными случаями. Во-вторых, изучит досье на всех лиц с сексуальными отклонениями, зарегистрированных в округе. «Придется здорово помотаться по городу, — подумала инспектор. — Но ничего не поделаешь».
Она поднялась со стула и вышла из кабинета начальника. И ни словом не обмолвилась о теориях профессора Томаса. Большинство преступлений можно подвести под определенную модель, под статистику, вогнать в известные рамки — все это изучается в университете и потом успешно применяется в реальной жизни. Но на сей раз, по мнению профессора, от известных моделей придется уйти.
Терри понимала, что в этом вроде бы нет никакого смысла. Впрочем, не было смысла и в том, чтобы следовать этим моделям.
Майкл был доволен.
Почтовый ящик для входящих сообщений по теме «Части четвертой» просто ломился от предложений, настойчивых просьб и требований. Здесь было все: от робкого «я хочу увидеть ее глаза…» до куда как более предсказуемого «трахни ее, трахни ее, трахни ее». Встречались и сторонники радикального комплексного подхода, заключавшегося в жестком требовании: «Убейте ее, убейте немедленно!»
Майкл прекрасно понимал, какое значение для всех этих людей имеют его ответы, и формулировал каждый свой комментарий, каждое индивидуальное сообщение, тщательно подбирая слова. Особенно заботливо он подходил к ответам на письма тех зрителей, которые впервые обращались к авторам проекта. Он прекрасно понимал, что постоянные зрители и так уже никуда не денутся и что гораздо важнее не спугнуть неофитов, заинтриговать их еще сильнее.
Эту часть работы Майкл выполнял, пожалуй, с каким-то особым удовольствием. Он чувствовал, что обязан подходить с душой ко всем тайным страстям и потребностям любителей шоу «Что будет дальше?». Работая над перепиской, он воображал себя настоящим писателем, подлинным творцом новой эпохи, может быть, даже — поэтом будущего. Традиционных писателей, тратящих месяцы, а порой и годы на придумывание сюжета и на изложение его на бумаге или же в недрах компьютера, он считал своего рода динозаврами, обреченными на вымирание. От этих людей его отличало слишком многое. Например, он создавал свое гениальное творение на универсальном языке, не нуждавшемся в переводе ни на английский, ни на русский, ни на японский. Он был не обычным художником, чей творческий порыв ограничен пространством холста и набором красок, — нет, он мог моделировать и конструировать сами кисти и мазки таким образом, что каждая следующая линия и цветовое пятно оказывались совершенно непредсказуемыми. В отличие от кинорежиссера, он не был ограничен бюджетом и мог творить все новые образы по своему усмотрению, не обращая внимания на требования предварительно написанного сценария и на согласование с реквизиторами и организаторами натурных и павильонных съемок. Он не был привязан ни к языку, ни к средствам выражения. Он чувствовал себя пионером нового искусства, в котором смешивались воедино кино, телевидение, Интернет, литература и театр. И именно он сейчас стоял у истоков этого нового искусства, именно он формировал его будущий язык. Он был режиссером, оператором, продюсером нового жанра и ощущал себя частью будущего. Искусство должно быть спонтанным — под этим лозунгом Майкл и собирался творить свои шедевры.
Тот факт, что его творчество замешано на преступлении, нисколько не смущал Майкла. Создатели всех подлинно новаторских произведений мирового искусства так или иначе выходили за принятые в обществе рамки, нарушали законы и правила, искренне считал он.
Майкл отвлекся от компьютерного монитора и посмотрел на Линду, спавшую на кровати буквально на расстоянии вытянутой руки от него. Она лишь слегка прикрылась мятой простыней, которая не столько прятала от взгляда Майкла ее соблазнительные формы, сколько, наоборот, подчеркивала их. На лице Линды застыло безмятежное выражение, и Майкл искренне порадовался за подругу: судя по всему, ее сны были спокойны и приятны.