– Но если рана не видна, Возможно, ее нет? Вдруг это сглаз, запук или бесконтактная боевая магия? – спросил Мефодий с тем настойчивым упрямством, которое порой заставляет отрицать очевидное.
Край рта у Арея дрогнул и спустился.
– Верно, говорят: надежда не умирает. Ее убивают лопатой, – сказал он, досадливо морщась. – Рана Даф нанесена копьем холода.
– Копьем холода? Оружием валькирий? Так вот почему Тухломон сказал, что на Дафну напала валькирия! воскликнул Меф.
Улита поморщилась.
– Тухломон, конечно, все знает лучше всех. Иногда я думаю, может, Лигула долой, а на трон мрака всезнайку Тухломона?..
Арей жестом приказал ей молчать.
– Недурные забавы у света. А я-то думаю, чего это светлые оставили ее в покое? Обычно они не прощают Отступников, – процедил он.
– Валькирии созданы не светом. Они лишь служат ему, – поправил Мефодий. Когда-то он слышал об этом от самой Дафны.
– О! Какие рассуждения! Кто создан, а кто просто служит!.. – насмешливо протянул Арей. – Послушать тебя, так скоро свет будет набирать к себе на службу нежить и циклопов с дубинами. Они будут делать за него всю грязную работу, а сам он будет отсиживаться в сторонке, перебирая четки! Нет уж, милый, чему ты служишь, то ты и есть.
Сделав Мефу знак приблизиться, Арей повелительным жестом подозвал суккубов. Тем временем Улита принялась хлопотать над Даф. Чимоданова она отослала за уксусом, Нату – за полотенцем. Закричала на Мошкина, чтобы он принес воды. Мошкин суетливо заметался со стаканом, но тотчас, спохватившись, хлопнул себя по лбу и вызвал с потолка такой водопад, что едва не смыл Чимоданова вместе с не принесенным уксусом.
Улита заорала, что она просила только намочить полотенце, и спохватившийся Мошкин мгновенно осушил всю воду. Получив полотенце, Улита, нашептывая, принялась обтирать Даф лоб, щеки и руки. Остальных же, не исключая и Арея, решительно турнула в дальний угол комнаты. Суккубы трусливо засеменили за мечником.
– Ну, рассказывайте, что мне рассказали! – велел он им.
Суккубы замялись.
– Ну мы тут это... возвращались из клуба... – нерешительно начал первый, с вислым носом.
– Ты че, тупой? Какой это тебе клуб? Так, помойка отстойная! – поправил второй, с серьгой.
– Мы тут это... подходим... а он тут это... лежит, – продолжал первый.
– Она лежит! Какой тебе «он»? Фильтруй базар, тюлень! – набросился на него второй. У суккубов, вечно меняющих пол, большая путаница с самоопределением.
– Вот я и говорю: лежит, – послушно согласился первый. – Ну, мы это, подошли...
– Вы что, два раза подходили? – спросил Арей с раздражением.
Первый суккуб испугался и посмотрел на второго.
– Два или один?
– Да не, какие два? Один! – сказал суккуб с серьгой.
– Точно один! – обрадовался суккуб с вислым носом. – Вот и я говорю: подошли и думаем, может, помочь надо человеку... Эйдос там выковырять... У пьяных-то просто эйдосы ковырять, у кого есть еще. За уши потрешь его, стаканчик поднесешь, он промычит: Забирайте, волки позорные!.. раз! – готово.
А тут смотрим: не человек это, а светлый страж! – воскликнул суккуб с серьгой, очень верно передавая свой. – Лежит вся такая ровная, в руке у нее флейта зажата!.. Она, видно, что-то почувствовала, да поздно.
Ну, мы тут это... испугались мы... думаем, надо линять скорее, потому как ковырнуть все равно нечего. Эйдоса нет. Вот только крылья думали срезать, признался суккуб с вислым носом.
Мефодий бросился на него, но сумел достать его только ногой, потому что Арей поймал его за плечи.
– Спокойно. Это всегда успеется... Так что, срезали крылья? – спросил он.
Суккуб с серьгой замотал головой. – Побоялись. Только я присел, чтобы, значит, шнурочек дернуть, а она рукой как пошевелит и флейтой к моей ноге прикоснулась. Я завопил и как подскочу! Снова сунулся, а Плит мне и говорит: Стражи света-то за своих мстят. Застанут нас здесь – разбираться, долго не станут... Надо это... по начальству передать. Начальство это... само решит. Ну, мы оставили все, как есть и позвали...
Арей вернулся к дивану и коснулся ладонью пышущего жаром лба Даф.
– Борется с холодом... Другая бы уж... Когда вы ее нашли? – спросил он резко.
Суккубы переглянулись.
– Ну, это... часа в три...
– А меня позвали в четыре! Почему так поздно? – рявкнул Арей.
– Ну, мы это... спорили, кому остаться, а кому бежать... Оставаться никто не хотел, – трогая царапину на вислом носу, признался первый.
– Это он виноват! Я ему орал: останься, останься, а он ныл, чтоб я его не бросал! За рукав мне цеплялся, казенные польты рвал! Он, мол, с девчонкой никогда в жизни не оставался и сейчас не останется! – наябедничал суккуб с серьгой.
– А ты сам, что не остался? – спросил Арей.
– Ну, я это... А чего сразу я? Чуть что, так я? – смутился суккуб с серьгой и толкнул ногой суккуба с вислым носом. Тот завизжал, накинулся на него, и оба принялись кататься по полу. Арей поморщился и махнул рукой. Суккубы исчезли.
Мефодий подошел к Улите. Ведьма сидела на диване у ног Даф, задумчиво отжимая полотенце.
– Жар спадает... Мне удалось его зашептать. Пусть экономит силы. Жар обессилил бы ее в несколько часов, – сказала она.
– Ты помогла ей? – благодарно спросил Меф.
– Да, помогла, – кивнула Улита.
– Значит, она скоро очнется?
Буслаев возликовал, но затянувшееся молчание Улиты почти сразу доказало ему, что он ошибался. И как всегда бывает в таких случаях, погасшая надежда жалила больше самой беды. Недаром одни из злейших пыток мрака состоит в том, чтобы дать надежду и отнять ее, дать и отнять – и так до бесконечности. Искушение надеждой – это пытка льдом и огнем.
– Увы, нет. Я лишь замедлила ее угасание. Ни мощь стражей, ни магия, ни живая вода – тут ничего не поможет, – сказала ведьма.
– Вообще ничего?
Улита нервно облизала губы.
– Ну разве что соскоб металла с копья! которым она была нанесена, и щепка от его же древка. Если правду говорят, что подобное исцеляется подобным, то рискнуть можно, – сказала она.