Идя за ним по длинному коридору, Йона снова задумался о том, как сработает ловушка с затененным лицом на фотографии.
Комиссара вдруг пробрал озноб — словно Виола Фернандес в эту минуту открыла глаза в своем морозильном ящике в морге и выжидательно уставилась на него.
В коридоре были тонированные темные окна, отчего создавалось ощущение, что время остановилось. Кабинет Сальмана оказался просторным, с письменным столом из вяза и светло-серыми мягкими стульями вокруг черного стеклянного стола.
Все уселись в кресла. Сальман безрадостно улыбнулся, сложил кончики пальцев и спросил:
— О чем вы хотели поговорить?
— Вам известно, что Карл Пальмкруна из Агентства по контролю за экспортом оружия погиб? — начала Сага.
Сальман кивнул раз, другой:
— Самоубийство, насколько я слышал.
— Расследование не закончено, — спокойно сказала Сага. — Сейчас мы изучаем фотографию, которую нам удалось найти, и нам очень хотелось бы установить, кто именно стоит возле Пальмкруны на этой фотографии.
— Трое видны хорошо, но четвертый вышел нечетко, — пояснил Йона.
— Мы хотели бы, чтобы на фотографию взглянули ваши сотрудники, вдруг кто-нибудь узнает его. Одна рука, например, отчетливо видна.
— Понимаю. — Сальман выпятил губы.
— Может быть, кто-то узнает фигуру. Во всяком случае, попытаться стоит.
— Мы уже ездили в «Патриа» [28] и «Сааб Буфорс Динамикс», [29] но никто не опознал этого человека, — посетовал комиссар.
Изможденное лицо Сальмана ничего не выражало. Йона подумал — не принимает ли он таблетки, которые придают ему спокойствия и уверенности в себе. Во взгляде Сальмана было что-то странно безжизненное, отсутствовала связь между эмоциями и мимикой; нечто ускользающее в самой сути этого человека придавало его лицу отстраненное выражение.
— Вероятно, для вас это важно. — Сальман положил ногу на ногу.
— Важно, — подтвердила Сага.
— Так можно наконец взглянуть на эту примечательную фотографию? — равнодушно-легко спросил Сальман.
— Кроме Пальмкруны, мы опознали торговца оружием Рафаэля Гуиди, — пустился в объяснения Йона, — и Агату аль-Хайи, она военный советник президента аль-Башира… но четвертого человека пока не установили.
Йона достал папку, вытащил из пластикового кармашка фотографию. Сага указала на фигуру с затененным лицом, стоящую у барьера ложи. Йона заметил, каким острым стал ее взгляд. Сага готова была ловить каждое изменение мимики, каждое нервное подергивание, когда Сальман начнет врать.
Сальман облизал губы, побледнел, потом улыбнулся, постучал по фотографии пальцем и сказал:
— Это же я!
— Вы?
— Да! — Он рассмеялся так, что стали видны резцы — как у ребенка.
— Но…
— Мы встречались во Франкфурте, — с довольной улыбкой продолжал Сальман. — Слушали замечательный… я сейчас не помню, что играли, Бетховена, кажется…
Комиссар попытался осмыслить это неожиданное признание. Он кашлянул и уточнил:
— Вы уверены?
— Да.
— Ну вот все и выяснилось, — тепло сказала Сага, ничем не выдав, что они с Йоной просчитались.
— Наверное, мне стоит перейти в Службу безопасности, — пошутил Сальман.
— Можно спросить, по поводу чего была встреча? — поинтересовался комиссар.
Сальман рассмеялся:
— Конечно. Снимок сделали весной 2008 года. Мы обсуждали отправку боеприпасов в Судан. Агата аль-Хайи представляла суданское правительство. Нужно было стабилизировать регион после заключения мира в две тысячи пятом году. Мы уже давно вели переговоры, но после того, что там произошло летом две тысячи девятого, все пошло прахом. Нас это потрясло, понимаете… Разумеется, после случившегося мы разорвали все сделки с Суданом.
Комиссар посмотрел на Сагу — он понятия не имел, что произошло летом две тысячи девятого года. Лицо Саги было совершенно нейтральным, и он решил ни о чем подобном не спрашивать, а вместо этого поинтересовался:
— Сколько раз вы встречались?
— Была только эта встреча. Так что тот факт, что директор Агентства по контролю за экспортом оружия выпил бокал шампанского, может и удивить.
— Вы так думаете? — подняла брови Сага.
— Праздновать-то было нечего… но, может быть, ему просто хотелось пить, — улыбнулся Сальман.
Пенелопа и Бьёрн не знали, сколько времени они провели в молчании, прячась в глубокой расщелине. До самой ночи они просидели скорчившись в тени сломанной сосны.
У них больше не осталось сил бежать; тело не отдыхало. Беглецы немного поспали, по очереди охраняя друг друга.
Прежде преследователь предвидел каждый их шаг, но теперь ощущение его близкого присутствия пропало, он до странного долго не давал о себе знать. Тянущее ощущение в спине, леденящее чувство того, что кто-то дышит в затылок, исчезло, как только беглецы сошли с ведущей к жилому району дороги, сделав ненадежный выбор — повернуть в лес, прочь от людей и большой земли.
Пенелопа так и не поняла, удалось ли ей оставить сообщение у матери на автоответчике.
Скоро кто-нибудь найдет яхту Бьёрна, думала она. И тогда полиция примется искать их.
Единственное, что им нужно, — сидеть в укрытии, чтобы преследователь не нашел их первым.
Покатую горку покрывал зеленый мох, но в расщелине были одни голые камни, из некоторых сочилась вода.
Пенелопа и Бьёрн слизывали эту воду и снова заползали в тень. Днем было жарко, они, задыхаясь, сидели без движения, но к вечеру, когда горячее солнце скрылось за деревьями, оба уснули.
В сонном сознании Пенелопы перепутались сны и воспоминания. Она услышала, как Виола играет «Ты мигай, звезда ночная» на детской скрипочке с клеевыми метками аппликатуры, потом увидела, как сестра, втянув щеки перед зеркалом, накладывает на веки розовые тени.
Проснувшись, Пенелопа тяжело перевела дух.
Бьёрн сидел, обхватив руками колени, и дрожал.
На исходе третьей ночи они не выдержали. Голодные, ослабевшие, они выбрались из убежища и пошли дальше.
Ранним утром Бьёрн и Пенелопа добрались до берега. Красные солнечные лучи, пробивавшиеся через длинные облака, были похожи на сияющее шоссе без обочины. Вода на рассвете была тихая и светлая. По водной глади бок о бок плыли два лебедя-шипуна. Они скользили прочь от берега, медленно гребя лапками.