— Буду раз снова поговорить с вами.
Они пожали друг другу руки.
— Одна просьба. Постарайтесь все-таки отдохнуть. От недостатка сна можно и умереть. — Полицейский улыбнулся. — Это еще одна знаменитая фраза моего деда.
И инспектор, насвистывая, пошел по коридору, а его лицо так ни на секунду и не выдало его истинных мыслей.
Киллиан вышел в вестибюль здания с чемоданом и коробками и стоял у почтовых ящиков в тихом ожидании. Соседи, выходившие из дома, вежливо здоровались; они неуютно себя чувствовали, сталкиваясь с бывшим консьержем, о котором уже успели забыть.
То, чего он ждал, произошло в 9:38. Двери лифта открылись, и в холл вышла Клара вместе с женщиной лет шестидесяти, седой, но очень похожей на нее лицом. Их сопровождал инспектор.
Наконец-то, после всего, что произошло он увидел Клару. Увидел результат своего долгого, тяжелого и успешного труда. Наконец-то. Зрачки Киллиана расширились. Его глаза сейчас были живыми, как никогда. Он выпрямился, отделившись от почтовых ящиков, и почувствовал, как его организм заряжается адреналином. Лицо девушки было искажено болью, ее было не узнать: красные, опухшие глаза, бледная кожа. Не верилось, что когда-то она была способна улыбаться; весь ее вид выражал чистое страдание, пустившее глубокие корни.
Киллиан подошел ближе:
— Мисс Кинг, приношу вам глубокие и искренние соболезнования.
Клара посмотрела на него невидящим взглядом, на ходу, как будто не узнала.
— Это страшная трагедия. Я не знаю, что сказать. Я практически его не знал, но уверен, что он был хорошим человеком.
В глазах Клары появились слезы.
— Я знаю, что вам сейчас очень больно. Но вы должны знать, что так надо. — Мать Клары удивленно вскинула брови. — Сейчас вы испытываете сильную боль, потому что любовь тоже была очень сильной. Любить кого-то — это всегда риск. — Киллиан взял девушку за руку. — Если мы не хотим страдать, мы не должны любить… — он улыбнулся, — но жить без любви было бы невозможно.
Девушка подняла руку и погладила консьержа по щеке в импульсивном, почти детском порыве.
— Спасибо, Киллиан, — удалось ей выговорить.
Он чувствовал запах ее кожи, не замаскированный ни дезодорантом, ни кремом. Она даже не принимала душ; спутанные волосы блестели от жира.
— Надеюсь, однажды к вам вернется ваша чудесная улыбка.
— Пойдем, доченька, — сказала мать Клары, чтобы избежать приступа рыданий, который могли спровоцировать слова Киллиана.
Инспектор смотрел на Киллиана меланхоличным взглядом, который появился после его рассказа о беременности Клары, и, вероятно, не от Марка.
Как он делал прежде десятки раз, Киллиан прошел чуть вперед и распахнул перед Кларой стеклянную дверь. На улице стоял блестящий серый «додж», за рулем которого сидела девушка, тоже рыжеволосая.
Прежде чем сесть в машину, Клара оглянулась и посмотрела на здание, на свой дом. Это было невыносимо. Она заплакала. Мать схватила ее, обняла, чтобы девушка не упала на тротуар.
Киллиан стоял в дверях и наслаждался моментом. Он провожал взглядом двух женщин, которые неуклюже садились в машину. Клара сразу исчезла из виду — наверное, скорчилась на сиденье. Ее мать о чем-то поговорила со второй дочерью и снова начала утешать Клару. Сестра, прежде чем тронуться с места, посмотрела в зеркало заднего вида на дорогу.
«Додж» отъехал, а Киллиан смотрел вслед, пока машина не скрылась за поворотом на Пятую авеню. Только тогда он заметил, что происходит рядом, в нескольких метрах от него: расстроенный сосед из квартиры 10Б разговаривал с ребятами в рабочих комбинезонах — судя по всему, из автосервиса. Он показывал на свою красную машину, пострадавшую от упавших на нее горшков с диспладениями. Ни осколков, ни комьев земли на асфальте уже не было. Похоже, что они обсуждали, как лучше погрузить авто на эвакуатор.
Сосед не видел его, но это было не важно: диспладении — это его почерк, и Киллиан был уверен, что сосед это знает и сейчас испытывает гнев и раздражение. Он знал, что сосед может подать иск, наймет хорошего адвоката, чтобы засудить его, что с нетерпением будет ждать первого заседания. Но Киллиана уже не будет. Соседу не удастся взять реванш.
Правда, несмотря на все это и помня о радикальных изменениях, только что произошедших в его жизни, Киллиан надел перчатки, когда сбрасывал горшки с цветами с крыши. В случае суда соседу придется попотеть, чтобы доказать, что это сделал именно он.
Он вытянул правую руку в сторону проезжей части, и напротив дома остановился желтый автомобиль. Киллиан попросил таксиста подождать пару минут и вернулся в вестибюль, чтобы забрать свой багаж. Положив одну коробку на другую, он толкал их по полу ногой, а рукой придерживал чемодан.
— Уезжаете?
— Да, здесь мне делать нечего, — ответил Киллиан.
Не считая пары чистых халатов, которые висели в ванной, его квартирка была абсолютно пуста. На столе будки он оставил конверт, предназначенный администратору здания, с ключами от квартиры. Все было готово к приходу нового консьержа.
— Не думаю, что она вернется, — сказал инспектор. — Невозможно будет жить в доме, где ее любимый человек покончил с собой таким чудовищным способом.
«Что он делает? — подумал Киллиан. — Это последняя уловка? Или способ сообщить, что случай официально признан самоубийством?» Следователь выглядел искренним. Ни по выражению его лица, ни по тону нельзя было заподозрить наличие в его словах скрытого смысла.
— Значит, мы оба не вернемся — ни Клара, ни я, — подтвердил бывший консьерж. — С этим домом связаны только плохие воспоминания.
— Удачи вам, — попрощался инспектор, обаятельно улыбнувшись.
— И вам удачи в поимке преступников!
Киллиан вышел на улицу. Помог таксисту погрузить в багажник свои скромные пожитки и сел в машину:
— На Центральный вокзал, пожалуйста.
Машина тронулась. Проработав в здании в Верхнем Исте почти семь недель, он наконец-то уезжал. Киллиан не обернулся. Он был уверен, что ничего не забыл.
Через полуоткрытое окно спальни пробивалось солнце. Легкий ветерок наполнял комнату свежестью и приносил запах цветов и скошенной травы из парка. Стоял чудесный день, лебединая песнь лета, которое вошло в зенит и пока не спешит уступить место осени.
— Посмотри, кто пришел тебя навестить!
Алессандро выжидающе посмотрел на дверь. На мгновение он представил, что о нем все-таки вспомнил тот, кто был его единственным настоящим другом. Они не виделись уже почти десять месяцев, и эти десять месяцев его жизни можно было охарактеризовать как бесконечную, всепоглощающую скуку.
На пороге комнаты появилась женщина лет пятидесяти, миниатюрная, в невероятном платье с фиолетовыми цветами и белой шляпе, слишком большой для такой крошечной головки. Тетя Матильда улыбалась ему так, будто ничего веселее ее приезда и быть не могло.