Он сам чудом вырвался из лап смерти и даже в какой-то момент был мертв… или балансировал на самом краю. Как раз в тот момент, когда родилась Ада. Он много размышлял об этом по ночам. Иногда просыпался в холодном поту. Это был другой пот, не тот, который накапливался за день в насквозь прогретом здании управления.
Он поднял дочку, осторожно отнес вниз, в гостиную, и положил на расстеленное на паркете одеяло. Улегся рядом, подпер голову ладонями и с удовольствием приготовился продолжать беседу.
— Мы могли бы поесть в ресторане, — показалась в кухонной двери Мартина.
— Везде такая жара…
— На террасе прохладней.
— Тогда мы пойдем туда. — Он подхватил одной рукой Аду, другой одеяло и отправился на террасу. — Я сегодня наблюдал страшноватую сцену.
— Да?
— Один парень увидел мертвую женщину и обрадовался.
— Неужели?
— Он был уверен, что увидит кого-то другого. Совершенно уверен. И я тоже… Не могу объяснить почему. Впрочем, могу. Все так совпадало, и мы не сомневались, что наконец узнали имя убитой. А он обрадовался… Это была не та, о ком он думал.
Он тут же раскаялся — прямо над ухом послышался лепет Ады, и ему показалось, что его слова чем-то ей неприятны. Мартина поняла его сразу.
— Он среагировал совершенно естественно. Такие реакции неуправляемы.
— Мудра, как Аристотель.
— Я знаю.
— А что надо сделать?
— Для чего?
— Чтобы быть таким мудрым?
— Перво-наперво надо родиться женщиной, — сказала она.
— А Аристотель?
И Бергенхем опять подул Аде на ушко, и она опять пискнула, и он опять уверил себя, что от удовольствия.
— Не надо ничего дожидаться, — отдышавшись сказала Ангела.
Голову пронзило мгновенное сияние, и он еще раз испытал потрясение, когда душа и тело сливаются в эти несколько секунд ослепительно белого света, когда перестаешь различать сон и явь.
А потом приходит приятная усталость, полудрема, и из этой полудремы возникает ее голос.
— Нам нечего дожидаться, — повторила она. — Я хочу выбросить эти чертовы пилюли.
Он промолчал. Не мог придумать ответа.
— Я принесу что-нибудь попить.
— Вернись, трус!
— Сейчас вернусь.
Винтер, прыгая то на одной, то на другой ноге, натянул шорты и вышел на балкон. Поднявшийся было с вечера ветер стих, и на балконе было едва ли не жарче, чем в спальне. На улице ни души. Послышался далекий крик.
Он поднял глаза к небу. Который час? Полвторого? Два?
Он мог бы сослаться на работу, сесть на велосипед и покатить домой. Но это и вправду было бы трусостью. Сказать, что ему надо посидеть за компьютером… это было бы правдой, но более идиотскую правду и придумать трудно.
Он налил два бокала — половина воды, половина белого вина, отнес в кухню, но лед в морозильнике кончился, и бокалы перекочевали в спальню.
— Так скажи мне наконец, чего мы дожидаемся? — спросила Ангела, отпив глоток. — Я порядком устала от этого балагана.
— Что ты называешь балаганом?
— Все. Я не хочу больше жить одна.
— Поначалу это было твое предложение.
— Мне наплевать, чье это было предложение. И это было очень давно… когда мы были молодыми преуспевающими специалистами.
— Мы по-прежнему молодые преуспевающие специалисты.
— Тебе тридцать семь, Эрик. Скоро сорок. Мне тридцать. Пора кончать играть в игрушки.
По улице на большой скорости проехала машина. Такси… или кто-то торопится снять проститутку на Фескечёрке. Чуть ли не все потенциальные клиенты выбирали именно эту дорогу. Сегодня было на удивление спокойно. Интересно, почему…
— Это, может быть, звучит нелепо, но это правда. Время игр прошло. Ты прекрасно знаешь — я никогда не ставила никаких условий. А сейчас ставлю.
— Я слушаю.
— В чем я не права? Мы уже два года вместе. В нашем возрасте это большой срок, Эрик.
— Может быть… да. Скорее всего да.
— И пора уже взять на себя какую-то ответственность.
Он промолчал. Сказать было нечего.
— В противном случае я просто не могу на тебя положиться. Эти… этот балаган мне надоел. Тебя он, может, и устраивает, а меня — нет. Время прошло.
— Ты хочешь, чтобы мы… съехались? Жили вместе?
— Ты прекрасно знаешь, чего я хочу. Но начать можно с этого.
— Ты и я… в одной квартире?
— Ты, оказывается, прекрасно понимаешь смысл слова «съехаться».
— Понимаю…
— Или ты никогда не слышал такого слова?
Он не удержался и прыснул, как мальчишка. Ситуация была дурацкой. Его ставили к стенке — всего лишь потому, что он хотел жить один, но так, чтобы она была рядом. Десять минут на велосипеде в теплый вечер… Но она права. Все именно так, как она говорит. Время игр прошло.
— Иногда приходится выбирать, Эрик, — мягко, как ребенку, сказала она. — Это же для тебя не новость.
— Мы можем видеться чаще…
— Значит, ты не готов?
— Я так не сказал.
— Другого шанса у тебя не будет.
Он вышел в гостиную. Включил музыкальный центр, присел на корточки и нашел нужный диск. Хрипловатый, немного гнусавый голос… I can’t wait for you to change your mind, it’s late, I am trying to walk the line…
— Вот это да! — Она появилась в дверях. — Я и не предполагала, что ты так хорошо знаешь песни Дилана. Или даже его самого. И что?.. Это касается нас обоих?
Винтер посмотрел на нее. Вид у него был совершенно растерянный и даже жалкий.
Солнце стояло уже высоко. Винтер открыл замок, взял велосипед и надел темные очки. Он проснулся с головной болью, и голова пока не прошла, несмотря на две таблетки альведона.
До чего-то они все же договорились. Он посмотрел наверх — Ангела махала ему с балкона. Ему дали срок для размышлений… нет, не то. Он не мог подобрать нужное слово. Сейчас он вообще не мог сосредоточиться на личном, хотя понимал, что это самое «личное» важнее всего.
На Хедене стояла пыль столбом. Несколько молодых ребят играли в футбол на поле с гравийным покрытием. Студенты, решил Винтер. В тот единственный год, когда он изучал обществознание, он тоже играл центральным защитником в двух командах. Лучшая называлась «Совсем промокли». Они даже дошли до финала, проходившего здесь же, на Хедене. Но финал они проиграли команде медиков под названием «Пер ректум». Во втором тайме он получил красную карточку. Судья был полный идиот. И как только подобных судей допускают на важные игры?