Юсеф угрожал ей?
Эрик попытался представить себе, как Эвелин дрожит по ночам, сидя в деревянном домике, в темноте, а рядом с кроватью лежит дробовик.
Он вспомнил свой телефонный разговор с комиссаром после допроса Эвелин. Что случилось, когда Юсеф явился к ней с тортом? Что он сказал ей? Что она почувствовала? Испугалась и схватилась за ружье? Или после этого посещения стала жить в страхе, что брат убьет ее?
Эрик думал об Эвелин. Вспоминал, как она стояла перед домиком. Молодая женщина в серебристом стеганом жилете, сером вязаном свитере, вытертых джинсах и кроссовках. Она медленно шла между деревьями, покачивался хвост на макушке. Детское беззащитное лицо. В безвольной руке дробовик. Дуло волочится по земле, слегка шевелит кустики черники и мох. Солнце светит между стволами сосен.
Внезапно Эрик понял, в чем дело: если Эвелин была напугана, если она взяла с собой ружье, чтобы защищаться от Юсефа, то носить его она должна была по-другому, а не опускать, приближаясь к домику.
Эрик вспомнил, что у нее были испачканы коленки — темные сырые пятна от земли на джинсах.
Она ушла в лес с ружьем, чтобы покончить с собой, подумал он.
Встала на колени в мох, сунула дуло в рот — но передумала, не решилась.
Когда он увидел ее на опушке леса, с ружьем, волочащимся по кустикам черники, она возвращалась в дом, к тому, от чего хотела бежать.
Эрик взял телефон и набрал номер комиссара.
— Йона Линна.
— Здравствуйте, это Эрик Барк.
— Эрик? Я собирался позвонить, но тут было до ужаса много…
— Ничего. Я…
— Я хотел сказать, — перебил Йона, — что ужасно, ужасно сожалею из-за газет. Обещаю проверить, где была утечка информации, когда шум уляжется.
— Да какая разница.
— Я чувствую себя виноватым — я убедил вас…
— Я сам сделал выбор и никого не виню.
— Лично я — хотя сейчас лучше не говорить об этом — все равно считаю, что подвергнуть Юсефа гипнозу было правильно. Мы же ничего не знали. Но вполне вероятно, что это спасло жизнь Эвелин.
— Вот насчет этого я и звоню, — сказал Эрик.
— Что такое?
— Я кое о чем подумал. У вас есть время?
Эрик услышал, как Йона что-то двигает. Похоже, он подтащил стул и сел.
— Да. Время есть.
— Когда мы были на Вермдё, возле теткиного дома, — начал Эрик, — я сидел в машине и увидел женщину среди деревьев. У нее в руках был дробовик. Как-то я понял, что это Эвелин, и подумал, что ситуация может стать опасной, если она вдруг столкнется с полицией.
— Да, она вполне могла начать стрелять через окно. Если бы решила, что видит Юсефа.
— Сейчас, дома, я опять думал про Эвелин, — продолжал Эрик. — Я увидел ее между деревьями. Она медленно шла к дому, в одной руке несла дробовик, и дуло волочилось по земле.
— И?
— Если человек боится за свою жизнь, разве он станет так носить ружье?
— Нет.
— Я подумал, что она ушла в лес, чтобы покончить с собой, — сказал Эрик. — Джинсы были испачканы на коленках. Она наверняка встала на колени во влажный мох, направив дуло в лоб или в грудь, но потом передумала, не решилась. Вот что я думаю.
Эрик замолчал. Услышал, как комиссар тяжело дышит в трубку. Где-то на улице завыла автомобильная сигнализация.
— Спасибо, — сказал Йона. — Поеду поговорю с ней.
Пятница, одиннадцатое декабря, вторая половина дня
Допрос Эвелин должен был проходить в одном из кабинетов тюрьмы. Чтобы сделать унылую комнату уютнее, кто-то поставил на письменный стол красную жестянку с рождественским печеньем и икеевский подсвечник с электрическими свечами на окно. Эвелин и ее сопровождающий из группы поддержки свидетелей уже сидели на своих местах, и Йона включил запись.
— Я знаю, что мои вопросы могут показаться сложными, — тихо сказал он и глянул на девушку. — Но я был бы благодарен, если бы вы ответили на них как можно подробнее.
Эвелин молча рассматривала свои колени.
— Потому что я не думаю, что молчание пойдет вам на пользу, — мягко добавил комиссар.
Эвелин даже не шелохнулась, продолжая созерцать коленки. Сопровождающий, мужчина средних лет с пятнами щетины на лице, равнодушно взирал на Йону.
— Я начну, Эвелин?
Она покачала головой. Комиссар ждал. Наконец она подняла подбородок и встретилась с ним взглядом.
— Вы пошли в лес с ружьем, чтобы покончить с собой? Или нет?
— Да, — прошептала она.
— Я рад, что вы этого не сделали.
— А я нет.
— Вы уже пытались делать это?
— Да.
— Раньше?
Она кивнула.
— Но не до того, как явился Юсеф с тортом?
— Нет.
— Что он сказал?
— Не хочу об этом думать.
— Почему? Из-за того, что он сказал?
Эвелин выпрямилась на стуле и сжала губы.
— Не помню, — еле слышно произнесла она. — Вряд ли он сказал что-то особенное.
— Вы собирались застрелиться, — напомнил Йона.
Девушка поднялась, подошла к окну, выключила и снова зажгла подсвечник, вернулась на стул и села, сложив руки на животе.
— Неужели нельзя оставить меня в покое?
— Вы этого хотите? Именно этого?
Эвелин кивнула, не глядя на комиссара.
— Нужен перерыв? — спросил сопровождающий.
— Я не знаю, что с Юсефом, — тихо сказала Эвелин. — У него что-то с головой. Так всегда было… в детстве он дрался — слишком жестоко, слишком опасно. Ломал мои вещи, не хотел, чтобы у меня что-то было.
У нее задрожали губы.
— Когда ему было восемь, он спросил, есть ли у него шанс со мной. Может, это звучало не так опасно, но я не хотела. Он стал требовать, чтобы мы целовались… Я боялась его, он делал странные вещи — мог прокрасться ко мне ночью и укусить до крови. Я стала бить его, я тогда была сильнее.
Эвелин вытерла слезы.
— Если я отказывалась делать, что он хотел, он нападал на Бустер… стало только хуже, он пялился на мою грудь, хотел мыться со мной… убил мою собаку и сбросил с эстакады.
Она поднялась и, как заведенная, заходила между окном и стулом.
— Юсефу было, наверное, двенадцать, когда он…
Ее голос прервался, она что-то проскулила, прежде чем продолжить:
— Он спросил, не хочу ли я взять его пенис в рот. Я ответила, что он отвратителен. Тогда он избил Кнюттет, ей было всего два годика…