Он сидел, подтянув колени, аккуратно поставив ноги вместе; из-под брюк виднелись серые носки — заношенные и истончившиеся от множества стирок. Щиколотки у Джастина были тонкие и острые как у мальчишки. Я потянулась и положила руку ему на лодыжку. Она была теплая и твердая, и я почти обхватывала ее пальцами.
— Нет, все в порядке, — проговорил Джастин, и, посмотрев на него, я увидела, что он улыбается мне, на сей раз по-настоящему. — Да-да, все нормально. Сначала все это меня действительно жутко угнетало; чувство было такое, словно я осиротел, лишился дома — ты не представляешь, какие мысли крутились у меня голове… Но больше я не нервничаю, с тех пор как у нас появился дом. Даже не знаю, зачем я затеял этот разговор.
— Это я затеяла. Извини.
— Не стоит. — Он легонько побарабанил по моей руке кончиками пальцев. — Если ты действительно хочешь связаться с родителями, то… это твое личное дело, меня оно не касается. Просто не надо забывать: у нас у всех есть причины не оглядываться в прошлое. Не только у меня. У Рафа… ты слышала, что говорит его отец?
Я кивнула:
— Гад еще тот.
— Сколько я его знаю, Раф постоянно слышит от отца по телефону одно и то же: ты пустой, никчемный, мне стыдно рассказывать о тебе друзьям. Я абсолютно уверен, что и в детстве было то же самое. Отец невзлюбил его практически с самого рождения — знаешь, такое бывает. Ему хотелось сына-здоровяка, который бы играл в регби, зажимал секретаршу и таскался по модным ночным клубам, а вместо этого у него родился Раф. И теперь он вымещает на нем свою злость. Ты не знала Рафа, когда мы только поступили в колледж: тощее колючее существо, уязвимое до такой степени, что, стоило его слегка задеть, как он, казалось, откусит тебе голову. Даже не уверен, нравился ли он мне в самом начале. Я общался с ним лишь потому, что с нами были Эбби и Дэниел, а они, очевидно, думали, что с ним все в порядке.
— Он по-прежнему тощий, — сказала я. — И такой же колючий. Глупо, но он и сейчас точно такой же.
Джастин помотал головой.
— Он стал в сто раз лучше, чем раньше. А все потому, что ему не нужно больше думать об ужасных родителях, по крайней мере постоянно. А Дэниел… ты когда-нибудь слышала, чтобы он заговорил о детстве?
Я отрицательно покачала головой.
— Я тоже. Знаю лишь, что родители у него умерли, но не знаю, когда, и как, и что было с ним дальше, где и с кем он жил потом, ничего. Как-то вечером мы с Эбби вдрызг напились и принялись придуриваться, сочиняя ему детство: что он из детей-маугли и его вырастили хомяки, или что он воспитывался в борделе в Стамбуле, а его родители агенты ЦРУ, разоблаченные КГБ, а его самого не схватили лишь потому, что он спрятался в стиральной машине… Тогда все это казалось смешным, но факт то, что детство его было не слишком радостным, — иначе зачем такая скрытность? Из тебя тоже много не вытянешь… — Джастин бросил на меня быстрый взгляд. — Но мне хотя бы известно, что ты болела ветрянкой и умеешь ездить на лошади. О Дэниеле я ровным счетом ничего не знаю. Ничего.
Я про себя помолилась, чтобы мне не довелось демонстрировать навыки верховой езды.
— А Эбби, — продолжал Джастин, — Эбби когда-нибудь рассказывала тебе про свою мать?
— Так в общих чертах.
— На деле все еще хуже, чем она говорит. Я ее видел. Ты уже приехала, это было на третьем курсе. Однажды вечером мы сидели на квартире у Эбби, и тут явилась ее мамаша. Она была… Боже. Она была одета — не знаю, проститутка она или… ну да ладно. Она была просто не в себе, заорала на Эбби. Та стала что-то совать ей в руку — уверен, что деньги, а как тебе известно, Эбби вечно на мели — и просто выволокла ее за дверь. Эбби побелела как призрак; мне подумалось, что она вот-вот грохнется в обморок. — Джастин с тревогой посмотрел на меня, поправляя очки. — Не говори ей, что я тебе рассказал.
— Не буду.
— С тех пор она и словом не обмолвилась про тот случай. Не думаю, чтобы ей было приятно говорить на эту тему. Что еще раз подтверждает мою точку зрения. Думается, у тебя тоже имеются причины не вспоминать о прошлом. Не знаю — может, случившееся все изменило, но… помни, что пока что ты очень, очень уязвима. И прежде чем что-то предпринять, хорошенько подумай, чтобы потом не жалеть. Если ты все-таки решишь связаться с предками, лучше никому не говори. Они… обидятся.
Я озадаченно на него посмотрела.
— Думаешь?
— Спрашиваешь! Мы… — Он продолжал возиться с пленкой; от усердия щеки его слегка раскраснелись. — Мы ведь любим тебя. Мы так сроднились, что стали тебе как семья. Стали друг для друга семьей — я имею в виду не юридически, конечно, ну ты понимаешь…
Я наклонилась и чмокнула его в щеку.
— Можешь не объяснять. Я отлично понимаю, что ты имеешь в виду.
Телефон Джастина запищал.
— Это Раф, — сказал он, выуживая из кармана сотовый. — Да, хочет знать, где мы.
Близоруко глядя на экран телефона, он начал писать ответное сообщение, а свободной рукой слегка сжал мне плечо.
— Просто подумай об этом на досуге, — проговорил он. — И доедай свои бутерброды.
— Вижу, вы играли в «Кто твой папа», — сказал в тот вечер Фрэнк. Он что-то ел — наверное гамбургер (я слышала шелест бумаги). — Джастин не в счет, по многим причинам. Делаем ставки: Умник Дэнни или Красавчик Раф?
— Или ни тот ни другой, — ответила я. Я позвонила Фрэнку, едва вышла из задней калитки, чтобы поскорее узнать, есть ли у него что-нибудь новое на Лекси. — Напоминаю: наш убийца был с ней знаком — правда, пока не ясно, насколько хорошо. Вообще-то я хотела выведать другое: зачем им понадобился этот принцип — «никаких воспоминаний», чего еще они недоговаривают?
— И в результате ты теперь имеешь сборник слезливых историй. Согласен, все это не от хорошей жизни, но нам и без того прекрасно известно, что они — кучка извращенцев. Так что ничего нового.
— Гм, — проговорила я. А по-моему, дневной разговор был не так уж и бесполезен, даже если пока и не удалось обнаружить связь с сегодняшним днем. — Я продолжу поиски.
— Обычный день, — проговорил Фрэнк с набитым ртом. — Пытался разузнать о нашей барышне, и все по нулям. Надеюсь, ты заметила: мы имеем провал в полтора года. В конце двухтысячного она послала к черту Мэй-Рут, но как Лекси объявилась только в начале две тысячи второго. Я пытаюсь выяснить, где и кем она была эти полтора года.
— Я сосредоточилась бы на европейских странах, — сказала я. — После одиннадцатого сентября службы безопасности в аэропортах ужесточили бдительность; она не смогла бы вылететь с поддельным паспортом из США в Ирландию. Так что к тому времени она уже явно обреталась по эту сторону Атлантики.
— Да, но под каким именем искать? Нет никаких сведений о том, что Мэй-Рут Тибодо запрашивала загранпаспорт. Думаю, либо она воспользовалась своим старым удостоверением личности, либо купила новое, вылетела с ним из Международного аэропорта Кеннеди в Нью-Йорке, а как только прилетела туда, куда надо, вновь взяла себе новое имя.