Он увидел сердитую дамочку неопределенного возраста, которой он загораживал дорогу. Маленькое воинственное лицо, где каждая мышца пропахала свою складку, встопорщенные короткие волосы, мокрая черная шуба… Такая не отстанет. Мошкин покорно шагнул в сугроб. Женщина прошла, и он увидел у нее небольшой, довольно неприятный, но крайне задиристый хвост с несколькими рядами полосок. Знакомый какой-то хвост… У кого же он видел такой? У обезьяны? У енота?
Женщина что-то заподозрила и обернулась.
– Ты куда смотришь, а? Маленький нахал! Вот я тебя! – закричала она.
Мошкин повернулся, издал жуткий крик и со всех ног помчался к резиденции мрака. Отовсюду ему виляли хвосты.
Жила некогда тигрица – гордая, сильная и красивая. Джунгли трепетали перед ней, и даже сильные тигры уступали дорогу. Однажды, проходя самое скучное место джунглей, тигрица увидела мышеловку, прикованную цепью к пню. Она прошла мимо, но после смутилась и сказала себе:
– Не может быть, чтобы я, гордая тигрица, испугалась такой дрянной и жалкой ловушки!
Тигрица вернулась и сунула в мышеловку лапу. Мышеловка захлопнулась и прищемила ей коготь. Тигрица дернулась – раз, другой, третий – никак. Противная маленькая гадина держала крепко. Тигрице стало стыдно. Вокруг ходили звери и с интересом на нее косились.
«Если я позову на помощь, – размышляла тигрица, – то все увидят, что я, гордая тигрица, попалась в мышеловку! И это будет позор! Все станут смеяться! Нет, уж лучше смерть!»
Тигрица сидела и вынужденно улыбалась. Так она просидела три дня, ослабела, но позиций не сдала и помощи не попросила.
А потом пришел дрессировщик, надел на ослабевшую тигрицу ошейник и увел ее в цирк, где заставил прыгать через кольца. Это был опытный дрессировщик, который, хоть и курил опиум, отлично знал, что поймать самую умную и сильную в джунглях тигрицу можно только на самую паршивую, самую ничтожную мышеловку…
Тигрица и мышеловка
В то утро у Мефа едва хватило терпения, чтобы прочитать требуемое количество страниц. Никогда прежде книги из Тартара не вызывали у него такого раздражения. Схемы, имена, даты, формулы ядов, анатомические пособия… Кто, кого, когда, зачем и почему убил, обжулил, предал… О небо! Когда же закончится это скучное однообразие! Хотя – стоп! – о небе думать опасно, а то руна выпотрошенного школяра живо тобой займется.
Наконец он захлопнул книгу и, с немалым удивлением убедившись, что у руны школяра к нему претензий нет (если она, конечно, не отложила их до более подходящего случая), стал одеваться.
Пятью минутами позже заглянувший Мошкин сидел в комнате у Мефа и, обхватив колени, смотрел, как Меф босиком шлепает по паркету, сбрасывая со стульев рубашки и свитера. Стекла в рамах дрожали. Они, как барометр, первые улавливали нетерпение хозяина.
– Что ты ищешь? – спросил Мошкин.
На его бледном лице боролись два великих неразрешимых вопроса: откуда все берется и куда все девается.
– Чистые носки… – ворчливо ответил Меф.
Он наконец выудил их из кучи вещей и подозрительно оглядел, что-то вспоминая.
– Ну как, чистые? – с мужским сочувствием спросил Евгеша.
У каждого сына Адама раз пять в месяц бывают подобные проблемы.
– Условно чистые… – кратко ответил Меф, закрывая тему.
Евгеша часто заглядывал к Мефу в последнее время. Евгеше было одиноко, а одинокому человеку, как одинокому кораблю, порой нужна гавань.
– Хочешь, что-то расскажу? – предложил Мошкин.
– Валяй! – разрешил Меф.
– Вообрази: поднимаюсь сейчас к тебе, а навстречу мне по лестнице человек. Зажатый какой-то, неуверенный, на побитую дворнягу похож. Лицо в каких-то жилках. Я отодвинулся, пропускаю его, и он, смотрю, отодвинулся. Я ни с места – и он ни с места. Такой два часа стоять будет, но первый не пройдет. Я ему ручкой, и он мне ручкой… «Ах ты, думаю, кисляй!» Шагаю к дверям, и он мне в ту же секунду навстречу… Веришь?
– Ты что, первый раз на лестнице, что ли? Там Арей зеркало дурацкое повесил, – сказал Меф.
Мошкин подался вперед.
– Так ты сразу догадался? Но неужели я правда… на собаку? А, ну и шут с ним!
После встречи со златокрылыми Мошкин ощущал себя разбитым. Сверкающий взгляд мистической воблы даже сейчас, сутки спустя, продолжал туманить ему мозг нездешними видениями. Хвосты появлялись и пропадали несколько раз в день, всякий раз, когда усиливалась метель.
Надев свои условно чистые носки, Меф критически пошевелил пальцами ног и отправился искать Дафну. Мошкин поплелся за ним. Когда Меф проходил через приемную, два комиссионера из конца очереди, вдруг сцепившись, покатились по полу, пыхтя и выдавливая друг другу глазки. Меф перешагнул через них, подумав, что драка – это встреча двух родственных душ в период обострения.
В резиденции Дафны не было. Это Мефодий понял почти сразу. Тогда где она? Он вспомнил, что у нее есть любимое место на одном из недалеко расположенных чердаков.
Улита отсутствовала. На ее обычном месте восседал Чимоданов и принимал комиссионеров. По столу перед ним прогуливался Зудука. Он был с кнутом, но, по своему обыкновению, без пряника. «А Чимоданов-то освоился! Ну прям вельможный Чемодан!» – подумал Меф, оценив, с какой великолепной небрежностью Петруччо шлепает печати.
Изредка Чимоданов позволял себе с комиссионерами несколько однообразные, но вполне одобренные Канцелярией мрака шуточки. Не исключено, что и сам Лигул шутил так в юные годы, будучи седьмым помощником младшего канцеляриста.
– О, да ты жив, брат! А мне, признаться, сказали, что ты того, сослан в Тартар… Даже выпили за тебя! – говорил он какому-нибудь пластилиновому старичку, принесшему в платочке эйдос.
Пластилиновый старичок от ужаса повисал на сопельке между жизнью и смертью.
– Я сослан? Кто сказал? – пугался комиссионер.
Чимоданов опускал палец и с многозначительным видом показывал на плиты пола, под которыми, по его предположению, на большой глубине и находился Тартар. По его важному, сизому, с надутыми щеками лицу ни за что нельзя было сказать, что все подробности выдуманы только что. Да и как иначе, когда Чимоданов наделен той дальновидной глупостью, которая мешает человеку совершить ошибку даже тогда, когда ему очень этого хочется?