Хвост Даф оказался лошадиным – таким же легким и длинным, как ее волосы. «Это еще ничего, даже романтично где-то», – подумал Евгеша не без зависти и переключился на Петруччо. Оказалось, что Чимоданова природа обременила маленьким непоседливым обрубком, какой бывает у бесхвостой обезьяны.
«А что у Буслаева?»
Ага! Хвост у Мефа был прямой, длинный и склонный к полосатости. Тигр.
«Лошадь и тигр, по-моему, нормальное сочетание», – подумал Евгеша, увлекавшийся некогда гороскопами. Одновременно он поймал себя на том, что боится оглядываться. Вдруг его собственный хвост окажется ослиным?
Евгеша не заметил, как перед ним вырос бесхвостый обезьян Чимоданов. Он наклонился и оказался вдруг так близко, что Мошкин сумел разглядеть поры на носу врага и застрявший кусок яичницы между глазным зубом и одним из его соседей.
«Что он от меня хочет? Надоел – прямо тошнит!» – подумал Мошкин. Ему хотелось забиться в угол и читать. Больше ничего. Чтобы не было мельтешащих, надоевших людей и комиссионеров.
– Ау, гараж! Я с кем разговариваю? Ты меня слушаешь, нет? – завопил Чимоданов, размахивая перед глазами Мошкина ладонью.
Взгляд Евгеши беспомощно сместился вниз. Вьюга за окном завыла потерявшимся псом. Рамы задрожали. Бедного Мошкина заштормило. Сущность Петруччо окончательно слилась для него с сущностью обезьяны.
– Блоха… Нет, рукой не надо! Выкуси ее зубами, – сказал Евгеша, сочувственно протягивая руку к подмышке Чимоданова.
Петруччо ударил его по ладони.
– Ты что делаешь? Заболел? Топай к своей Нате! Я видел: ты целовал вчера стул, на котором она сидела!
– Что? Правда, стул? Сиденье или спинку? – заинтересовалась Улита, обожавшая, как известно, романтичные подробности. – И почему все самое хорошее достается всегда стулу?
Мошкин застыл, как человек, которому загнали под лопатку нож. Это было уже слишком. Хвосты разом исчезли.
– Чимодан! Ты… ты… ты… – выпалил Мошкин, замахал руками и выскочил из приемной.
Петруччо крайне удивился:
– Что «ты… ты… ты»? Ну «я, я, я»! Уже и правды нельзя сказать? Что за бешеный собак его укусил?
– А ты не лезь в его дела, – сказала Даф.
– При чем тут его дела? Да он глаз с нее не сводит! Вчера весь вечер разглядывал ее отражение в подсвечнике. Видно, неудобно было в упор пялиться. И еще он украл у нее перчатку! Помните, Ната вопила, что не может найти, а Зудука видел ее в комнате Мышкина! Ну он после этого нормальный, нет?
– Все, что происходит между двоими – нормально. Ненормально – это когда третий начинает совать нос, – отрезала Даф.
Чимоданов оскорбился.
– А-а-а! Светлая! Ты меня достала! Я подошлю к тебе сто пластилиновых человечков с отравленными булавками! – заявил он. Это была его постоянная угроза.
Даф вздохнула.
– Милый Петя, твоя склонность к вербальным оскорблениям – свидетельство некрофильских тенденций в поведении. В свою очередь, упомянутые некрофильские тенденции в поведении говорят о двух вещах: недоразвитии коры головного мозга и запоздалом младенческом инфантилизме!
Чимоданов некоторое время осмысливал сказанное. Так и не осмыслил, но на всякий случай повторил:
– Все равно подошлю человечков!
– Только сначала подошли их ко мне!.. И сам приходи с ними! – хладнокровно сказал Меф.
Петруччо быстро взглянул на него. С Буслаевым он по некоторым причинам дальновидно не связывался. Рассерженный Меф мог, сам того не желая, размазать его по стене слоем не толще пяти миллиметров. И его, и его пластилиновых друзей. Такой аккуратный бутерброд на тему человека.
– Я – что? Я так просто, – пробурчал он и улетучился.
Даф некоторое время потопталась, ощущая внутренний дискомфорт, а затем отправилась отыскивать и утешать Мошкина. Ей было его жаль. Школа света есть школа света. «Ну, конечно… Из чужой ноги занозы вытаскивать всегда приятнее, чем из собственной!» – хмыкал по этому поводу Меф, отравленный цинизмом Эди Хаврона.
Гулять с Даф по московским улицам было одно наказание. Она вечно отыскивала несчастненьких и принималась им помогать. Несчастненькие это интуитивно ощущали и тянулись к ней косяками. Бездомные собаки, побитые пьянчужки, нюхающие клей подростки, выпущенные досрочно уголовники и несчастные влюбленные – все находили у Даф утешение. Редкая прогулка с Даф обходилась без того, чтобы к ним не подошел малоадекватный тип и, кося лиловым глазом, не рассказал бы про стерву-жену, которая отправила его в психушку, а пока он лежал, выписала его из квартиры. С одной стороны, типа как будто было жалко, а с другой – Меф интуитивно ощущал, что перебивать его не стоит: может укусить за нос.
Если же несчастненьких поблизости случайно не обнаруживалось, Даф вполне могла отправить Мефа помогать какой-нибудь старушенции поднимать на пятый этаж телевизор. И это при том, что старушенция явно опасалась Буслаева, прятала от него ключи и не отрывала глаз от коробки.
– Она же меня боится! Ей небось казалось, что я этот телевизор ей сейчас на голову опущу и квартиру ограблю! – говорил Меф.
– Ничего-ничего… Терпи! Делать добрые дела все равно полезно! – отвечала на это Даф.
Сейчас она нашла Мошкина у него в комнате. Евгеша сидел на диванчике, обняв колени, и раскачивался. Рядом лежал вафельный торт со следами зубов на шоколаде. Заметно было, что Евгеша уже утешился сладеньким.
– Привет! – сказала Даф, делая вывод, что Мошкин переживет и этот пинок судьбы.
«Пожалуй, Меф прав. Профессиональные несчастненькие, они самые живучие. Их хлебом не корми – дай только помучиться», – подумала она грустно.
– Привет! Торт будешь? – сказал Евгеша, любуясь лошадиным хвостом Даф.
Даф кивнула. Мошкин стал ломать торт. Он съел еще куска два, напитался жирами и углеводами, и из него вдруг полился нескончаемый поток речи, прерываемый лишь риторическими вопросами. Даф, страдая, уже косилась на часы, как вдруг Евгеша прекратил жаловаться на судьбу и рассказал ей и о Депресняке, за которым гнались златокрылые, и о Мистическом Скелете Воблы у кота в зубах.
– Я действительно это видел, да? – спросил он под конец.
Даф подавилась вафельным тортом и едва не отправилась в Эдем с рейсовым автобусом. Она поняла!
* * *