Арно Лекюийе возвращается к себе домой очень медленно. Дождь и пробки. У него зверски болит голова — по-видимому, из-за повышенного давления, — кровь стучит в висках. В груди образовался какой-то комок, мешающий глотать. Мальчик с улицы д’Аврон не выходит у него из головы. Лекюийе действительно плохо. Ему вспоминается и его последняя попытка, провалившаяся из-за какого-то клошара. Лекюийе чувствует себя гранатой с вынутой чекой, готовой вот-вот взорваться. Ведь столько лет он ждал возможности возобновить свою охоту, и вот теперь все рушится. Демоны больше не общаются с ним, он остался один и не знал, что делать. Стремясь успокоиться, он включает радио и пытается объехать пробку по прилегающим улицам.
Добравшись домой лишь к половине десятого, совершенно обессиленный, он заставляет себя найти подходящее место для парковки. Его уже истощила постоянная борьба с самим собой ради того, чтобы оставаться незаметным, не обращать на себя внимания. У него болят ноги, спина, руки. Он больше не может так. Пять или шесть кругов по кварталу: «дворники» вяло сметают струи проливного дождя, как будто тоже очень устали за день. Несмотря на яркое освещение улиц и на свет фар автомобилей, ему приходится напрягать зрение, чтобы хорошо видеть дорогу. Он медленно съезжает на бульвар Бланки и становится в левый ряд. Поток машин уже почти иссяк.
Лекюийе едет вдоль наземной линии метро и вдруг замечает его: он прячется, пережидая дождь.
Половина одиннадцатого. Сегодня вечером Омар Мессарди сидит дома один, его рабочий день закончился час назад. Жена и сын отправились ужинать к друзьям. Он машинист метро, водит состав по первой линии: «Ла Дефанс» — «Шато де Венсенн». Ему особенно нравится приезжать в квартал Ла Дефанс по вечерам. В этом месте два конечных перегона проложены над землей. Мессарди всегда с удовольствием разглядывает большие освещенные здания. Иногда он представляет себе, как будто едет по Манхэттену. Он никогда не был в Нью-Йорке и Манхэттен видел только в кино, но в его представлении это место похоже на Ла Дефанс, только больше. Ему кажется, что дождь придает пейзажу какой-то дополнительный оттенок, когда через лобовое стекло он смотрит на здания, скрытые пеленой воды. Но еще больше ему нравится туман, поднимающийся ночью над деловыми кварталами. Вершины башен тонут в тумане, а огни офисов похожи на прожекторы рассеянного света.
Как-то вечером одна такая башня показалась Мессарди огромным кораблем среди бескрайнего водяного пространства, а окна ее — иллюминаторами. Ему захотелось сфотографировать все это — конечно же, не тогда, когда ведет состав, а после работы. Однако он подозревал, что ночная съемка — дело непростое, а потому ограничился одной только мечтой об этом.
Но сегодня вечером дождь не вызывает у Омара Мессарди положительных эмоций. Он прислонился лбом к оконному стеклу в столовой своей квартиры на восьмом, последнем, этаже дома на улице Эжен-Удине, в тринадцатом округе Парижа, в которой живет вот уже двадцать лет. Над городом бушует ливень, и ветер швыряет струи воды на оконные стекла. Он ждет прекращения этого потопа или хотя бы ослабления: ему надо вывести собаку. Это лабрадор десяти лет от роду, он стоически терпит, ждет, когда же хозяин поведет его на вечернюю прогулку.
Омар Мессарди блуждает взглядом в пространстве и мыслями находится где-то далеко. В этот момент сквозь шум дождя до него доносится визг тормозов и глухой удар. Через залитое водой стекло он пытается разглядеть, что произошло, и видит белый мини-вэн, только что врезавшийся в ограждение стройки и теперь поворачивающий на улицу Ватт. Это низкая темная улочка, там нет ни магазинов, ни жилых домов, она проходит под железнодорожным мостом линии, отходящей от вокзала Аустерлиц.
Прислонившись к стеклу, Омар Мессарди снова погружается в свои мысли. Выкуривает сигарету. Вдумчиво. Он позволяет себе одну в конце дня. Эту сигарету он смакует с вожделением и, каждый раз поднося ее к губам, делает это элегантно. Мессарди очень хочет мундштук. В старых черно-белых фильмах он видел, как актеры держат во рту эту вещицу. Ему кажется, что это очень стильно, он уверен: с мундштуком вечерняя сигарета будет доставлять ему еще больше удовольствия. Неподалеку от квартала Опера-Бастий он заприметил табачный киоск, где такие продаются. В следующую субботу он отправится его покупать.
Собака, не особенно озабоченная всеми этими соображениями, встает, потягивается, зевает и тыкается мордой в колени хозяина. Тот ласково чешет ей за ушами.
— Ладно, Васко, я понял. Пошли, но ты ведь промокнешь, и я, между прочим, тоже.
Мессарди тушит сигарету все с той же элегантностью, с какой курил, размышляя о мундштуке, потом надевает плащ и берет зонт. Когда они входят в лифт, собака рвется вперед, натягивая поводок. В вестибюле дома Мессарди немного мешкает, раскрывая зонт, и нехотя выходит на улицу. Собака все сильнее натягивает поводок. Вода стекает у нее с загривка, она стремится в сторону темной улицы Ватт: там хоть и невесело, зато можно спрятаться от дождя.
У поворота на улицу валяется перевернутый пластиковый красно-белый конус, предупреждающий о том, что здесь проводит работы служба городских теплоцентралей. Мессарди вспоминает, как полчаса назад машина наехала на серо-зеленую стойку металлического заграждения, из тех, что стоят на шоссе. Действительно, одна из них лежит на земле, опрокинутая. Мессарди с собакой проходят по улице Ватт. Зонт здесь уже можно закрыть. Противоположная сторона улицы освещена слабым светом нескольких заляпанных грязью фонарей. Метрах в тридцати перед собой, на тротуаре, он замечает какую-то бесформенную кучу. «Мешок с бельем», — думает он. В этих местах часто попадаются всякие вещи, выбрасываемые из машин.
Не отрывая взгляда от странного предмета, он не торопясь приближается к нему; теперь у него уже нет сомнений: то, что он сначала принял за мешок с бельем, на самом деле лежащее на тротуаре человеческое тело. Ему требуется несколько секунд, чтобы это осознать. Собака уже не рвется вперед и начинает скулить.
Омар Мессарди медленно подходит ближе и действительно видит перед собой лежащее тело. Маленькое. Он в недоумении, ему не по себе, он окликает лежащего, но тот остается без движения. Мессарди чувствует себя более или менее уверенно: ведь он с собакой, — подходит еще ближе к этому телу, лежащему на тротуаре ничком, и легонько толкает его ногой в ботинок.
— Все в порядке? Вы хорошо себя чувствуете?
Ответа нет. Собака незаметно для хозяина подкрадывается к нему и гавкает, Мессарди вздрагивает от неожиданности. Пес нюхает воздух и снова лает. Омару Мессарди становится страшно. Сначала он думает, что перед ним клошар. Рядом есть ночлежка, иногда некоторые из ее обитателей так плохо держатся на ногах, что в конце концов заваливаются на тротуар. Но потом из каких-то смутных подсознательных соображений, или, скорее, руководствуясь интуицией, Мессарди начинает в этом сомневаться. Он отбрасывает версию, подразумевающую происшествие с клошаром. Ему становится нехорошо, его охватывает сильнейший страх, по спине пробегает дрожь.
Собака уже громким лаем оглашает улицу Ватт, и от этого страх Мессарди усиливается. Оглядевшись по сторонам: нет ли кого поблизости, — он присаживается на корточки возле лежащего. И видит перед собой черноволосого ребенка.