Ван Герден не узнал своего голоса; язык с трудом ворочался во рту, голова кружилась.
— Не знаю. В нас ударил… какой-то пикап, мы перевернулись, я…
— Какой-то грузовик? Что еще за пикап, ван Герден?
Несмотря на тяжесть в голове, он отметил, что белый больше не называл его «шалунишкой», что тон у него изменился. Стал агрессивным.
— Все произошло так быстро, что я ничего не успел увидеть, — еще медленнее ответил ван Герден. — Вроде бы «Форд-F-100», старый пикап, больше, чем внедорожник. Леворульный. — Он удивился: зачем он это сказал? Ведь…
— А что потом? — нетерпеливо спросил полковник.
— Он толкнул нас, столкнул с дороги. И мы перевернулись.
— Эх, Стивен! Никогда не пристегивался… А потом?
Ничего не говори, ничего не говори!
— Давай же, ван Герден, выкладывай, что было потом?
— Скорая помощь…
— Свидетели утверждают, что от вашей машины отбежал человек — мужчина или женщина с длинными светлыми волосами; человек забрался в большую машину кремового цвета и уехал.
Ничего не говори. Ван Гердену хотелось поскорее выбраться отсюда, защитить мать. Трудно было лежать с открытыми глазами, сознание путалось. Он слышал голоса. Бритс звал его, звали другие — в общем хоре он слышал и голос матери. Хоуп, Нуга О'Грейди привлекали к себе его внимание, толкали. Ван Герден открыл глаза, но ничего не увидел.
Посреди ночи он проснулся и понял, что не один. Мама сидела в темноте у его постели. Из окна в палату проникал лунный свет.
— Мама, — едва слышно позвал он.
— Да, сынок, — так же шепотом ответила она.
— Мама, пожалуйста, не уходи. Останься здесь.
Джоан ван Герден взяла сына за руку:
— Конечно, останусь.
«Не ради меня, — подумал ван Герден. — Ради нее самой».
Свободной рукой она провела по его волосам, погладила по голове.
— Спи. Я с тобой.
Голова и плечо болели. Боль была не резкой, скорее всего просто растяжение. Ему хотелось спросить, где Хоуп и Каролина де Ягер, но он лежал тихо. Ему было восемь или девять лет, когда у него поднялась температура; врачи решили, что у него менингит, но так и не поняли, что с ним было такое. Тогда мама целых пять дней просидела у его постели, держала его за руку, гладила по голове и говорила с ним в промежутках между компрессами, лекарствами и горячечными снами. С одной стороны, ничего не изменилось, их по-прежнему только двое. С другой — изменилось абсолютно все. Ван Герден снова заснул.
Я так надолго застрял на убийстве Баби Марневик, потому что поиски ее убийцы знаменовали мое профессиональное взросление, пик моей карьеры. После того дела я получил свои пятнадцать минут славы. Кроме того, убийство Баби Марневик стало последней главой в истории Затопека ван Гердена — невинного, справедливого, хорошего. После него начинается путь в пропасть, и я стою на краю и колеблюсь в нерешительности. Одни воспоминания о том, что случилось после, наполняют меня отвращением — но не страхом, больше не страхом. Поэтому позвольте мне закончить — но без тревожной развязки в духе второразрядного триллера. Правда оказалась гораздо скучнее.
След Виктора Рейнхардта Симмела оборвался в 1980 году. Объяснение я нашел в архивах фирмы «Интерконтинентал Майнинг Саппорт», или ИМС, которая в 1987 году стала преемницей «Дойче машине», но не сохранила сведений о бывших работниках. О Викторе мне рассказал его бывший сослуживец, который работал в штаб-квартире ИМС в Гермистоне: в начале 1981 года «убийца с липкой лентой» эмигрировал в Австралию.
— Сказал, что уезжает из-за нестабильной политической обстановки в нашей стране.
Я спросил бывшего сослуживца, что он может рассказать о Симмеле.
— Да почти ничего. Разве что… Он был болтлив и любил приврать.
Я понимал, что Симмела вынудило бежать вовсе не политическое положение. Он испугался расспросов в связи с убийствами. Возможно, в расследовании последних двух-трех эпизодов полиция подобралась к нему слишком близко. И вот я поехал в Австралию с разрешения профессора. Мою поездку оплатил Южно-Африканский университет. Мы с суперинтендентом Чарли Эдвардсом из бюро уголовного розыска Сиднея поехали арестовывать Виктора Рейнхардта Симмела в Элис-Спрингс, городок в сухой и пыльной Северной территории. Ничего неожиданного не произошло. Мы постучали в дверь его дома, попросили низкорослого, уродливого человечка с мощными плечами пройти с нами, и он пошел без возражений.
В комнате для допросов было невыносимо жарко. Сначала Симмел все отрицал. Но постепенно, после многих дней запирательства и лжи, способа, к какому прибегают почти все серийные убийцы, он заявил, что убийства совершал «другой Виктор Рейнхардт Симмел, злой». Он поведал нам неизвестные до тех пор подробности своей биографии. Симмел оставил кровавый след в Южной Африке, Австралии и даже в Гонконге.
Я спросил его о Баби Марневик, но он, «злой Виктор», едва вспомнил ее. Пришлось показать ему фотографии в пожелтевшем досье, пришлось описать ее и напомнить, как он приметил ее в магазине, два дня следил за ней, как мучил и убивал ее.
Я пытался найти для него оправдание — и наконец нашел его. Пришлось долго докапываться до сути, потому что внешне он не был чудовищем. Передо мной сидел самодовольный, некрасивый, ущербный человечек, плод случайной встречи его шлюхи матери, которая не хотела ребенка, и неизвестного отца. Всю жизнь он был объектом насмешек из-за своего происхождения, роста, прыщей и социального положения. За унижение Симмела заплатили тридцать семь женщин, его жертв. Они олицетворяли общество, которому легче отвергнуть, чем принять, которое предпочитает оставаться «ни при чем».
Вы, я, каждый из нас внесли свой вклад в те тридцать семь убийств. Потому что мы плохи по определению.
Я дорого заплатил за собственное отпущение грехов.
Но получил и награду. В Австралии меня считали героем.
Помню передовицу в «Сидней морнинг геральд»: «Сыщик-ученый припирает к стенке серийного убийцу». За первой статьей последовал целый шквал других статей, телепередач и интервью на радио. Вернувшись на родину, я на целых две недели стал любимчиком репортеров. Но, кстати, как быстро они все забывают! Прошло всего восемь лет, обо мне написали в связи с делом Вилны ван Ас, но никто даже не узнал во мне прежнего героя.
Не скрою, мне было приятно оказаться в центре внимания. Неожиданно для себя я сделался важной персоной. Я достиг успеха, я блистал. Я был доволен собой.
На тот случай, если вы не вспомнили: Виктор Рейнхардт Симмел покончил с собой в сиднейской тюрьме, не дождавшись экстрадиции. В камере он вскрыл себе вены заточенным столовым ножом. Не так аккуратно и поперек, как показывают в кино и пишут в романах. В действительности его вены были буквально изрезаны в куски. Неаппетитное зрелище, должен признаться.