— Значит, Даниэль, — немного помолчав, сказал медэксперт, — ты считаешь, что ценность рукописи на рынке зависит от качества музыки.

— Да, это один из факторов.

— Но разве то, что ты слышал у Мараньона, тебя не убедило?

— Да, конечно. Однако у меня нет никакой уверенности, что все остальное, если оно существует, написано на том же уровне. Бетховену сочинять становилось все труднее из-за депрессии и плохого состояния здоровья. К тому же существует еще один фактор, способный повлиять на цену, в особенности если в торгах принимает участие не государственное учреждение, а частный коллекционер.

— Что ты имеешь в виду?

— Цена может также зависеть от количества исправлений в рукописи. Хотя это кажется парадоксальным, но чем больше помарок и исправлений в партитуре, тем ценнее она для меломана, потому что тогда она вдобавок отражает ход мысли гения.

— Я не совсем тебя понимаю.

— Приведу в пример одну рукопись Бетховена, появившуюся относительно недавно, за которую на аукционе заплатили просто невероятную сумму: переложение «Большой фуги» для фортепьяно в четыре руки, сделанное самим композитором. Эта партитура исчезла из поля зрения специалистов сто пятнадцать лет назад, а в две тысячи пятом году была найдена библиотекарем в Цинциннати. Она считается самым крупным открытием последних десятилетий, отчасти из-за большого количества поправок и пометок, сделанных Бетховеном. Изучая эту рукопись, с восторгом наблюдаешь творческую борьбу гения с самим собой: Бетховен находит решение и записывает его, но тут же придумывает лучшее и вымарывает предыдущие пометки, заменяя их новыми. Таким образом можно проследить весь творческий процесс, вплоть до того, что можно назвать Озарением. Бетховен сделал фугу, написанную для квартета струнных, доступной для венцев, которые хотели бы сыграть ее дома: он подготовил для них облегченный вариант для фортепьяно в четыре руки. Не будем забывать, что тогда не существовало ни радио, ни граммофонов, и музыку можно было слушать только дома, в собственном исполнении. Поэтому в Вене в большинстве домов стояло фортепьяно. Эта рукопись пьесы для домашнего исполнения была обнаружена не так давно, и я уверен, что астрономическая цена, за которую ее купили, отчасти объясняется множеством поправок, сделанных Бетховеном собственноручно.

— Все, что ты рассказал, кажется мне очень интересным, — заметил медик. — Собираешься ехать в Вену, чтобы выяснить что-то еще об этой рукописи?

— В данный момент я намерен заняться звукозаписью или партитурой концерта Томаса, — объяснил Паниагуа, показывая полученный от судьи список фамилий. — Как ты думаешь, убийце уже удалось расшифровать татуировку?

— Маловероятно. Если полиция, обладая всеми современными методами, не в состоянии это сделать и ты, специалист в этой области, тоже в затруднении, не думаю, что преступник или преступники, поскольку нельзя сбрасывать со счетов возможность того, что мы имеем дело с организованной бандой, сумели нас опередить.

— А если сумели?

— В таком случае мы вряд ли его поймаем, — грустно ответил медэксперт. — Он продаст партитуру какому-нибудь коллекционеру и окажется за тысячи километров отсюда. Остается надеяться, что, стремясь раздобыть ключ к расшифровке, убийца совершит ошибку.

— Ошибку?

— Ну да, попытается поближе подобраться к дочери Томаса, вернется на место преступления или даже — как знать? — рискнет пробраться в дом Мараньона, надеясь найти там то, что так отчаянно ищет.

Глава 40

— Дон Хесус, там вас спрашивает какой-то господин. Говорит, он из Отдела убийств.

— Проведи его в библиотеку, Хайме, — отозвался Мараньон.

Секретарь магната провел инспектора Матеоса и оставил на несколько минут одного в роскошной комнате, где тот с любопытством принялся разглядывать книги, заполнявшие стеллажи. Матеосу показалось логичным обилие томов, посвященных архитектуре, ведь основная часть состояния Мараньона была нажита на сделках, связанных со строительством; кроме того, масоны ведут свое происхождение от профессиональных братств строителей, возводивших кафедральные соборы и другие храмы. Поначалу они только передавали членам ложи секреты своего ремесла, но в эпоху позднего Средневековья и Нового времени все изменилось. В ложи начали принимать дворян — адвокатов, врачей и так далее, — которые не были каменщиками, и их стали называть адептами. С тех пор церемонии приобрели символический характер.

Когда Мараньон вошел в библиотеку, полицейский листал известнейшую книгу «Архитектура счастья», рассказывающую о достоинствах, которыми должно обладать каждое хорошее здание.

— Из всех книг, которые здесь находятся, это моя любимая, инспектор, — произнес Мараньон, слегка напугав Матеоса, стоявшего спиной к двери и не заметившего хозяина дома.

После энергичного рукопожатия и обмена стандартными репликами относительно хода следствия Мараньон пригласил инспектора сесть, и тот стал объяснять причину своего визита:

— Мы добросовестно изучили видеосъемку, сделанную камерами наружного наблюдения, и теперь можем с уверенностью утверждать, что в ту ночь, когда Томас был убит, он вышел из здания один.

— И что в этом удивительного?

— Если у нас верная информация, Томас приехал в Испанию со своим другом, Оливье Делормом, который тоже присутствовал на концерте. Разве не естественно им было бы уйти из вашего дома вместе?

— Наверное, да. Но после концерта был устроен прием с танцами, который продолжался до утра, поэтому Делорм мог остаться. Томас устал от репетиций и приготовлений к концерту, и ему в тот вечер, как говорится, было не до танцев.

— Он попрощался с вами перед уходом?

— Сказать по правде, нет. Возможно, он искал меня, чтобы попрощаться, но не нашел. В ту ночь я был занят гостями.

— Вы, случайно, не видели, чтобы он в тот вечер или в последние дни перед концертом спорил со своим другом?

— Нет. Неужели вы подозреваете Оливье Делорма?

— Откровенно говоря, сеньор Мараньон, у нас нет подозреваемого, хотя появился возможный мотив преступления.

— Но ведь орудие убийства еще не обнаружено, правда? А из публикаций в прессе всем известно, что в моем доме находится гильотина, подлинная вещь тысяча семьсот девяносто второго года.

— Да, действительно.

— Вам хотелось бы ее осмотреть?

— Еще не знаю. А можно?

— Если это будет сделано без огласки. Хотя придется подождать несколько дней, пока ее вернут в мой дом.

— Отдавали на выставку?

— Нет, я отдал ее почистить.

— Откровенно говоря, это очень любопытно, — сказал Матеос. — В городе совершается преступление с использованием гильотины, и как раз тогда, когда начинается расследование, вы отдаете ее почистить.

— Действительно, трудно поверить, но я уже несколько месяцев думал, что эта жемчужина моей коллекции нуждается в осмотре и наладке. Орудия пыток не слишком отличаются от музыкальных инструментов: если ими не пользуются, они приходят в негодность. Я забыл о гильотине, пока убийство Томаса не напомнило мне, что пора привести в порядок мою собственную. Мне нравится, когда механизмы работают безукоризненно.