На сайте Томаса не было ни малейшего упоминания ни о концерте, ни о поездке в Испанию, что подтверждало обстановку строжайшей секретности, в которой проводилась вся операция. Потом Даниэль просмотрел статью, из которой не узнал ничего нового. В ней говорилось, что друг Бетховена Карл Хольц хвалился в письмах, что слышал первую часть Десятой симфонии в исполнении самого композитора. Таким образом, слухи о том, что Бетховен так и не решился приступить к Десятой симфонии — скорее всего, их распространял самый большой интриган из окружения Бетховена Антон Шиндлер, — не имели достаточного основания. В другой статье высказывались предположения, о которых он недавно упомянул в разговоре с Дураном: где-то хранится полная рукопись симфонии, которую еще предстоит най… Бух!
Монитор погас. Из-за перегрузки сети свет вырубился во всем квартале. Вот она, расплата за массовое использование кондиционеров в городе.
Даниэль надел чистые джинсы, голубую рубашку с коротким рукавом и мокасины и, так как делать было нечего, отправился в бар на углу, чтобы съесть хот-дог. Он знал, что после приезда Алисии нельзя будет даже заикнуться о вредной еде, которую он обожал, и решил воспользоваться последними часами холостяцкой жизни.
Проклятье. Из-за отключения света гриль в баре не работал, и Даниэль сел на свой мотоцикл «бьюэл-стритфайтер» с двигателем 1200 см3, на котором ездил по городу, чтобы поесть в парке, где он бегал. Хот-доги в этом заведении, которое открылось в городе первым и было точной копией тех, что Даниэль видел в американских фильмах, приводили его в восторг. Дом Мараньона находился неподалеку, мотоцикл можно было оставить в гараже отделения музыковедения — мускулистый «бьюэл» был желанной добычей для угонщиков, и Даниэль никогда не оставлял его на улице — и спокойно отправиться на концерт пешком.
Увидев Даниэля, человек за стойкой улыбнулся.
— А я уже без вас соскучился!
— Вот я и пришел. Только не протыкайте булочку, чтобы горчица с кетчупом не вытекала.
Даниэлю показалось, что в глазах продавца мелькнула неприязнь, словно своим замечанием он поставил под сомнение его компетентность.
— Вы музыкант, верно?
— Я музыковед. А почему вы об этом спрашиваете?
— Дело в том, что я часто вижу, как вы входите и выходите из этого здания. Держите ваш хот-дог.
Скучающий продавец попытался втянуть Даниэля в задушевную беседу, как это часто бывает с таксистами, которые в данный момент никуда не торопятся.
— Но вы умеете на чем-нибудь играть, хоть немного?
— Я играю на пианино, но не слишком хорошо. Мы, музыковеды, занимаемся наукой. Изучаем партитуры и все такое.
— Я понимаю. Мой сын здорово играет на гитаре, смотришь на него — и сердце радуется. Но я его не слишком поощряю, потому что музыканты бедны как церковные крысы.
— Если он играет очень хорошо, то нет. Вот музыковедам живется несладко, за это могу поручиться.
— А кому живется сладко? Только тем, кто выиграл кучу денег…
— Я в азартные игры не играю. Чтобы не испытывать нужды в деньгах, надо ограбить банк. Или найти очень ценную партитуру, если тебе крупно повезет. Да, если найти неизданную рукопись, тоже можно раскрутиться.
Взгляд, брошенный на него продавцом хот-догов, был веселым, даже заговорщицким, но вместе с тем не лишенным жадности.
— О какой сумме идет речь?
— Об огромной. За партитуру Девятой симфонии Бетховена… Вы знаете, о чем я говорю?
Его собеседник начал напевать, довольно чисто:
— Та-та, та-та, та-та, та-та… похоже, это «Ода к радости».
— Верно. Но «Ода к радости» — только одна часть. А за всю симфонию, за рукопись в пятьдесят с лишним страниц, на аукционе в Лондоне два года назад выложили два миллиона сто тридцать три тысячи фунтов стерлингов, то есть больше трех миллионов евро.
— Обалдеть! — воскликнул продавец, который явно думал о куда более скромной сумме.
— И эта партитура написана даже не рукой Бетховена. Там много его пометок, но это просто копия, сделанная переписчиком.
— Кто может выложить такую кучу денег за клочок бумаги? Какой-нибудь музей или кто?
— Нет, частный коллекционер, которого к тому же не было в зале. Он торговался по телефону. Такое часто бывает.
— Теперь вы знаете, что делать. Найдите такую партитуру — и дело в шляпе. А когда найдете, не забудьте своего приятеля Антонио. Да, я не представился: Антонио Пеньялвер к вашим услугам.
Даниэль протянул руку, уже перепачканную кетчупом. Жест получился не слишком вежливым, так как чистым оказался один мизинец. К тому же у него во рту осталась половина сосиски.
— Муня жовут… чав-чав…
— Ради бога, ешьте спокойно. Вам только не хватало подавиться.
Но прежде чем Даниэль проглотил образовавшийся у него во рту ком, прошло не меньше минуты. В предвкушении концерта у него разыгрался аппетит.
— Я хотел сказать, меня зовут Даниэль Паниагуа.
Продавец, с головой погрузившийся в финансовые расчеты, казался немного ошалевшим.
— Три миллиона евро! Ничего себе! Я тут же вышвырнул бы на свалку свою тачку, на которой езжу на Серро-де-Гарабитас.
— Но три миллиона заплатили за уже известную партитуру. Теперь представьте себе, что найденная партитура никому не известна. Это то же самое, что обнаружить новую картину Пикассо.
— Я чувствую, что она где-то рядом.
— Представьте себе, например, что найдена последняя симфония Бетховена. Десятая. Написанная рукой Бетховена. Гениальная музыка, которой раньше никто не слышал, потому что она никогда не исполнялась.
— Раз плюнуть. Судя по тому, что вы мне рассказали, она потянет на шесть миллионов евро.
— А может, и на тридцать. Кто знает? Вы не читали недавно в газетах, что за картину Климта заплатили сто тридцать пять миллионов долларов? А Климт, конечно, великий художник, но не Гойя и не Веласкес.
— Я не знаю никакого Климта. Если вы, конечно, не имели в виду Клинта Иствуда.
— Я вот что хочу сказать: Девятая симфония Бетховена считается одним из величайших шедевров, как «Гамлет» Шекспира или «Дон Кихот» Сервантеса. А так как мастерство Бетховена росло от симфонии к симфонии, по музыкальной ценности Десятая могла бы превзойти свою младшую сестру.
— А есть хоть какой-нибудь намек на то, где она может быть? Я это говорю, потому что мой шурин работает таксистом, он отвезет вас куда угодно.
— Никто не знает даже, существует ли она вообще.
Человек за прилавком глубоко задумался. Было заметно, что он чем-то озабочен. Возможно, на языке у него вертелся вопрос, который он не решался задать. То ли потому, что вопрос казался глупым, то ли из опасения обнаружить слишком слабое знакомство с темой.