– Откуда вы звоните, генерал? Я имею в виду телефон? Вы можете говорить свободно?
– Да, я могу говорить свободно. Звоню из отеля. Он находится рядом с музеем.
Добкин старался говорить спокойно, но голос все равно дрожал.
Премьеру спокойствие давалось с таким же трудом.
– Хорошо, генерал. Тогда… Вы можете доложить обстановку? Что, черт возьми, происходит?
Добкин знал, что его слушает весь кабинет и высшие военные чины, а потому собрался и коротко и четко изложил все, что произошло с ними с момента потери связи над Средиземным морем.
Полдюжины адъютантов тут же сорвались со своих мест, чтобы принести и развернуть подробные карты местности, подготовить справки о полетном времени «конкорда», погодных данных в месте приземления лайнера, рельефе местности и тому подобном, то есть приготовить всю ту информацию, которая была собрана с момента заявления Ласкова и которую следовало внимательно изучить перед принятием окончательного решения.
Продолжая говорить, Добкин прислушивался к доносящимся до него голосам мужчин и женщин, проходивших через фойе за дверью. Он слышал шаги раненых. Слышал, как хлопнула входная дверь. Слышал, как заговорило радио в комнате, где закончили играть в карты. Чуть хрипловатый женский голос затянул бесконечную арабскую песню. К женщине присоединились ашбалы. Шум позволял говорить более свободно, но одновременно мешал слушать.
– Что вы предлагаете, генерал?
Добкин узнал голос генерала Гура.
– Что я предлагаю? Я предлагаю, генерал Гур, чтобы вы побыстрее вытащили нас отсюда.
– Что там с равниной на западном берегу? – спросил генерал Кацир.
– Сыро, – не стал лгать Добкин. – Но дальше от реки, по-моему, гораздо суше.
– Дорога, на которую вы сели, выдержит «Си-130»?
– Не могу сказать, генерал. Боюсь, мы изрядно ее подпортили, когда садились.
– Мы могли бы воспользоваться вертолетами, – предложил незнакомый Добкину голос.
– Нет, – сказал он. – На это нет времени. Они атакуют нас.
Еще один голос посоветовал выслать для начала эскадрилью истребителей. Добкин слышал уже нескольких человек, пытавшихся добраться до микрофона. Кто-то упомянул Тедди Ласкова. Добкин полагал, что генерала отправили в отставку, но, судя по всему, он все же присутствовал на совещании. Прислушиваясь к разгоравшимся дебатам, Добкин ответил еще на несколько вопросов.
– Господин премьер-министр, боюсь, мне придется заканчивать, – внезапно громко и решительно сказал он. – Здесь несколько гостей с автоматами, и, когда они поймут, что происходит, мне определенно не дадут договорить.
В Иерусалиме услышали неясный шум, потом сухой звук, похожий на выстрел, и… телефон замолчал.
* * *
Мириам Бернштейн сидела в пилотском кресле рядом с Давидом Беккером.
– Как вы думаете, кто-нибудь услышал ваш «SOS»?
– Нет. – Он уменьшил звук, но не стал выключать радио. – «Лир» все еще на месте, но, по-моему, у них проблемы.
– Почему?
Тот факт, что Хоснер прислал женщину, а не пришел сам, свидетельствовал о его неверии в возможности пилотов. С другой стороны, Мириам Бернштейн – помощник министра транспорта, а следовательно, формальный начальник и Беккера, и Хоснера. Впрочем, теперь это уже не имело значения.
– Почему? Потому что он не может приземлиться в такой пыли, вот почему. Ему надо сесть в таком месте, где меньше пыли, чтобы заправиться. Вот тогда, возможно, у меня что-то получится. – Он искоса посмотрел на нее. – Хотите составить отчет?
– Позже. – Она смотрела прямо перед собой. – Скажите, вы не боитесь умереть?
Вопрос прозвучал совершенно неожиданно. По крайней мере, Беккер не ожидал услышать его от столь сдержанной женщины.
– Нет. Не думаю. Я… я боюсь летать, но мне не страшно умереть. Странно, да? – Он и сам не знал, почему пустился на такую откровенность с человеком, которого так плохо знал. – А вы?
– Почти все близкие мне люди умерли. – Она сменила тему: – Что вы думаете о Якове Хоснере?
Беккер оторвался от бортового журнала и внимательно посмотрел на нее. Почему-то у него сложилось мнение, что Мириам Бернштейн и Хоснер весьма сблизились за последние часы. Но это никак не отразилось на его отношении к шефу службы безопасности компании.
– Нацист.
– А вот вы ему нравитесь.
Беккер никак не мог понять, почему или для чего Мириам Бернштейн затеяла этот разговор. Возможно, сказывались напряжение и усталость, и ей просто захотелось поговорить. Люди, глядящие в лицо смерти, ведут себя порой очень странно. Он и сам только что признался, что боится летать, о чем никогда бы не сказал своему психиатру.
– Не поймите меня неправильно. Я рад, что он оказался с нами в этой переделке. Без него, возможно, все было бы уже кончено.
Беккер еще раз посмотрел на женщину. Нет, Мириам Бернштейн не казалась ни испуганной, ни напряженной. Пожалуй, она выглядела… взволнованной и даже счастливой. Беккер снова склонился над журналом.
– Я люблю его.
Он остановился.
– О!
Звуки боя стали громче. Беккер поднял голову. Отсюда, из пилотской кабины, ночь казалась более страшной, зловещей и опасной. Все страшное Беккер видел через плексиглас, а потому ужас и смерть ассоциировались у него именно с плексигласом. Даже на земле ему становилось не по себе, когда он смотрел на что-то через ветровое стекло автомобиля или окно собственного дома. Беккер никогда особенно не размышлял о причинах столь странного психологического феномена, а сейчас строить теории было уже поздно.
– О! То есть… я…
– Что вы пишете… Давид? Можно я буду называть вас так?
– Да, конечно. Это бортовой журнал.
Она наклонилась к нему:
– Бортовой журнал? То есть вы описываете все, что с нами случилось?
– Ну… это лишь сухой официальный отчет…
– Можно посмотреть?
Мириам протянула руку, и он передал ей журнал. Она откинулась на спинку кресла и принялась листать страницы.
16.02. Перекл. на зап. част. Сообщ. от ген. Ласкова: E-2D держит нас на радаре. Ласков предост. нам принять решение о применении ракет. Эскорт уходит.
Она перелистала несколько страниц.
Полет окончен. Гесс мертв. Травма головы при посадке. Не успел поднять защитный визор.
Несколько секунд Мириам смотрела на эту последнюю запись, потом закрыла журнал и подняла голову:
– Нас называют Народом Книги, а мы к тому же и большие любители книг. Именно письменное слово сплачивало нас со времен Диаспоры. Странно, что никто не подумал вести хронику нашего пребывания здесь.