– Вы теряете время с этой силовой установкой. Не стоит биться над ней. Возвращайтесь в кабину и работайте с радиопередатчиком, пока не сядут батареи. У нас нет времени заботиться о выработке собственной электроэнергии на будущее. У нас может и не быть никакого будущего. – Он посмотрел на Беккера, потом на Кана. И понизил голос: – Кроме того, я не хочу, чтобы все это горючее оставалось в крыльях. Одна трассирующая пуля может поджечь его и изжарить вас обоих в кабине.
Беккер знал, что слова Хоснера не лишены смысла. Но их с Каном работа тоже не была бессмысленной. Каждая проблема имеет несколько возможных решений.
– Послушай, – сказал он, – мы постараемся наладить силовую установку, ведь прием на радиопередатчике плохой. Ты возьмешь столько горючего, сколько тебе надо. Мне кажется, там осталось больше, чем мы думаем. Нужное количество горючего можно перелить в резервуары, а остальное оставить в крыльях. Согласен?
Хоснер улыбнулся:
– Когда мы были в полете, ты требовал полного подчинения и получал его от меня и от всех остальных без каких-либо споров и компромиссов. Ты был капитаном. Теперь, на земле, я командир. Почему же я не могу требовать того же?
Беккер покачал головой:
– В полете все по-другому. Это техническая сторона дела. Здесь же все субъективно. Есть возможность для обсуждения.
– Чепуха. – Хоснер глянул вверх на «конкорд». Белая краска на его корпусе отливала желтизной в лучах восходящего солнца. – Окончательное решение я приму позже. Тем временем начнем делать «коктейль Молотова» из горючего. Пока.
Он повернулся и ушел.
* * *
Под поврежденной хвостовой частью самолета прямо на земле сидел министр иностранных дел с двумя своими молодыми помощниками Шимоном Пеледом и Эсфирью Аронсон. Здесь находились двое делегатов, Яков Сапир, член левого крыла кнессета, до которого Хоснеру не было дела, и Мириам Бернштейн, до которой Хоснеру дело было.
Хоснер видел, что они прервали работу и занялись оживленными парламентскими дебатами. Он направился прямо к ним.
Министр иностранных дел посмотрел на него снизу вверх. Сначала он, казалось, удивился, увидев Хоснера. Потом кивнул своим мыслям. Он правильно догадался, что Добкин и Берг потерпели неудачу в попытке призвать Хоснера к порядку. Политик быстро оценил ситуацию и встал на ноги, чтобы поздороваться:
– Я не успел как следует поблагодарить вас за вашу роль в ночном бою.
Хоснер кивнул:
– Благодарю, господин министр. – Он посмотрел на тех четверых, которые, сидя в пыли, пытались не замечать его. – Прошу прощения, но у меня не было времени сегодня утром, чтобы засвидетельствовать вам мое почтение.
– Все в порядке. Мы были бы рады получить какие-нибудь указания.
– Вот что я думаю, господин министр, нужно собрать весь разбросанный багаж, который выпал при посадке самолета. Кое-что валяется на склоне холма, поэтому будьте осторожны за пределами линии обороны. Вытряхните все из сумок и чемоданов и рассортируйте вещи. Отнесите сумки, чемоданы и одежду тем, кто находится на оборонительной линии. Они заполнят сумки землей и глиной, чтобы укрепить вал. Одежду набьют песком и тряпками и сделают манекены. Мне хотелось бы, чтобы эта работа была выполнена как следует. Когда сгустятся сумерки, манекены расставят на позициях. Оставьте кое-какую одежду для перевязок и сделайте список всего, что может быть полезным из найденного, например, алкоголь, продукты, лекарства и прочее. – Он помолчал, потом тихо проговорил: – Я хочу также, чтобы вы поискали среди лекарств такие, что приведут к быстрой и безболезненной смерти в случае передозировки. Но храните это в тайне. – И громко спросил: – Все ясно?
Министр иностранных дел кивнул:
– Конечно. Мы начнем, как только закроем заседание.
Хоснер едва заметно покачал головой.
– Ну, хорошо, наверное, мы закончим совещание прямо сейчас, – спохватился министр и повернулся к группе своих сотрудников, которые продолжали сидеть. – Кто за то, чтобы закрыть заседание, скажите «да».
Несколько голосов что-то промямлили в ответ. Люди с неохотой медленно поднялись с земли и разошлись, но Мириам Бернштейн осталась на месте.
Хоснер повернулся и пошел в противоположном направлении. Бернштейн догнала его:
– Ты сейчас унизил прекрасного человека.
Он не ответил.
– Ты меня слушаешь, черт побери?
Хоснер остановился, но не повернул головы.
– Любой, кто собирается играть со мной в какие-то игры, сам себя подвергает унижениям, если не чему-то похуже. И у меня нет ни времени, ни терпения для твоих лекций, Мириам.
Она встала перед ним, глядя ему в лицо, и заговорила совсем тихо:
– Что с тобой происходит, Яков? Я не могу поверить, что ты так ведешь себя.
Он вплотную подошел к Мириам и заглянул ей в глаза. В них закипали слезы, но неизвестно, были ли то слезы печали или гнева. Никогда Хоснер не мог распознать, что на самом деле таилось в ее глазах, и это больно задевало его. Иногда она казалась роботом, запрограммированным на произнесение проповедей о миролюбии и примирении. Но он все-таки подозревал, что Мириам Бернштейн – это женщина из плоти и крови, что в ней есть страсть. Настоящая страсть.
Хоснер понял это, когда они сидели вместе в «конкорде». Но тогда ему пришлось туго, а она проявила сочувствие. Мириам одна из тех женщин, которые отзывчивы к тем, кто нуждается в поддержке. Сила и самоуверенность в мужчине отталкивают ее. Яков предполагал, что это каким-то образом связано с черными мундирами из ее детских воспоминаний. Боже, он никогда не поймет евреев, побывавших в лагерях. Он мог понять нахальных, задиристых сабра, хотя не был одним из них. Небольшая группа людей, к которым он причислял себя, таяла год от года. Хоснер никогда не чувствовал себя дома в этом новом Израиле. Никогда ему не было легко с евреями, пережившими концлагерь, с такими, как Мириам Бернштейн.
Взгляд его опустился на ее руку с вытатуированным номером. Многие избавились от этих номеров с помощью пластической хирургии. Цифры на руке Мириам были более бледными и менее четкими, чем обычно. Результат роста. Номер нанесли на ручку ребенка.
– Ты не собираешься отвечать мне?
– Что? Ах да. Что со мной происходит? Хорошо, я скажу тебе, Мириам. Несколько минут назад генерал Добкин и мистер Берг чуть не поставили меня к стенке. – Он поднял руку, останавливая Мириам, затем продолжал: – Пойми меня правильно. Я на них не сержусь. Я согласен с мыслью, которая привела их к такому выводу. Только не согласен с ними в выборе жертвы. Знаешь, они воспринимают происходящее гораздо четче, чем все остальные. Знают, что следует делать в таких обстоятельствах. Могу заверить тебя, Мириам, что, если эта ситуация продлится еще сорок восемь часов, все вы станете требовать казни тех, кто ворует запасы продовольствия, симулянтов, предателей и тех, кто засыпает на посту. Но мы не можем позволить себе роскошь дожидаться консенсуса. То, что сегодня кажется тебе грубостью, завтра будет казаться снисходительностью.