– А мне казалось, вы хотели удрать от коммунистов, – хмыкнул я.
Он тоже хихикнул.
– Я жил в основном в северной Калифорнии. Но потом взял год и объездил всю Америку. Потрясающая страна.
– А откуда у вас столько денег? – спросил я.
– От вашего правительства.
– Очень любезно с его стороны. И теперь вы возвращаете долг?
Он ответил не сразу.
– Ваше правительство разработало программу... как бы это выразиться... формирования агентов влияния. Вьетнамцев вроде меня, которые обязались вернуться на родину на срок не менее пяти лет.
– Никогда о таком не слышал.
– И не услышите. Но нас тысячи, таких же вьет-кьеу, чьи симпатии больше на стороне Вашингтона, чем Ханоя.
– Понятно. И что вы должны сделать? Устроить революцию?
Анх рассмеялся.
– Надеюсь, что нет. Просто жить и исподволь влиять на умы остальных. Большинство вьет-кьеу – предприниматели, есть, как я, преподаватели, некоторые даже поступили на государственную службу или в армию. Порознь мы ничто. Но благодаря нам всем Ханой не спешит вернуться к социализму и изоляции. Частное предпринимательство, торговля и туризм должны остаться. Понимаете?
– Думаю, что да. И вы вкладываете эти подрывные мысли в головы своих студентов?
– Естественно, не в аудитории. Но они знают, куда обратиться, если хотят услышать правду. Вы знаете, что коммунисты запретили упоминать, что они расстреляли в этом городе три тысячи человек. Все знают. В каждой семье кто-нибудь погиб, но в учебниках об этом ни слова.
– Что ж, мистер Анх, если вам от этого легче, в американских учебниках тоже ничего не говорится о расправе в Хюэ. Если хотите прочитать о побоищах, найдите в оглавлении "Милай".
– Да. Я знаю.
Мы подошли к дальнему углу стены. Вблизи, на набережной, раскинулся большой рынок. К нему-то и повел меня вьетнамец.
– Хотите что-нибудь выпить?
– Кола будет в самый раз, – ответил я.
Он подошел к ларьку.
А я сел и огляделся. Во Вьетнаме трудно понять, видел ли ты дважды одних и тех же людей. Особенно это касается мужчин, которые все без исключения отдают предпочтение черным брюкам и сандалиям. Иногда встречаются рубашки других тонов, но в основном – белые. Волосы одного цвета, прически одного фасона. Ни бород, ни усов – их носят разве что очень глубокие старики. Никто не ходит в шляпах. Куртки – большая редкость, и все одного покроя и цвета – рыжевато-коричневые. На некоторых вьетнамцах я видел очки для чтения, но ни разу для дали, хотя водителям было бы недурно о них подумать.
Скопление вьетнамцев в Хюэ казалось еще более однородной массой, чем в Сайгоне и Нячанге.
Анх сел и поставил передо мной банку колы. А себе взял горячий чай и бумажную тарелочку орешков в скорлупках и с видимым удовольствием принялся их давить. И наконец перешел к делу:
– Вы хотите посетить определенную деревню. Так?
Я кивнул. Анх высыпал передо мной горсть нечищеных орешков.
– Она на крайнем севере Северного Вьетнама.
Не повезло. Я продолжал надеяться, что пункт моего назначения находится на территории бывшего Южного Вьетнама, где-нибудь поблизости. Но ведь Тран Ван Вин – солдат северовьетнамской армии. Так чего же я ожидал?
Анх сделал вид, что читает мой путеводитель, а сам говорил:
– Это маленькая деревня, и ее нет на картах. Но я хорошо, хотя и незаметно, поработал, и, думаю, это то самое место, которое вам нужно.
– А если нет?
Он прожевал несколько орешков.
– Я обменялся факсами кое с кем в Америке. Ваши аналитики считают, что деревня, которую я обнаружил, – то, что вы ищете. Сам я на девяносто процентов уверен в своей правоте.
– Высокая точность, если учесть, что это работа на правительство.
Анх улыбнулся:
– Этот район посещает очень немного людей с Запада. Вам надо иметь вескую причину, чтобы туда попасть.
– Личную?
– К счастью, – продолжал Анх, – рядом с этой деревушкой есть место, которым интересуются туристы. Оно называется Дьенбьенфу. Слышали когда-нибудь о таком?
– Последнее сражение во франко-индокитайской войне.
– Верно. Военные всех стран приезжают посмотреть это историческое поле битвы. Значит, и вам не возбраняется. А после того как посетите музей и сделаете несколько снимков, спросите кого-нибудь из местных, где находится нужная вам деревня. Она примерно в тридцати километрах от Дьенбьенфу. Но будьте осмотрительны – разговаривать можно не с каждым. На севере обо всем тут же докладывается властям. – Анх отпил из чашки. – Я был там и могу сказать, что в Дьенбьенфу много людей из горских племен. Они собираются у музея и на рынке и пытаются продать туристам свои поделки. Это в основном горные моны и таи. Вы помните по своему прошлому пребыванию во Вьетнаме, что горцы не слишком жалуют правительство. Но они не антикоммунисты, а анти-вьетнамисты. Следовательно, спрашивайте горцев, а не коренных вьетов. Некоторые из них говорят по-английски, но в основном, как правило, – по-французски, ведь большинство туристов в этом месте из Франции. Вы знаете французский?
– Un peu [68] .
– Bon [69] . Постарайтесь сойти за француза. Я думаю, вы можете доверять этим людям.
– Тогда скажите, почему я должен доверять вам?
– Для доверия требуется время. Что бы я сейчас ни сказал, это вас не убедит. Но у меня, мистер Бреннер, сложилось впечатление, что у вас нет другого выбора.
– Откуда вы знаете мою фамилию?
– На случай чрезвычайной ситуации, если бы пришлось связаться с вами в гостинице.
– Очень необычно, что в данных обстоятельствах вам ее сообщили. Только не подумайте, что я расист. Но вы не коренной американец и не относитесь к категории людей, которым надлежит знать, кто я такой и куда направляюсь.
Анх пристально посмотрел на меня и улыбнулся.
– У меня есть родственники в новой стране. Ваше правительство мне доверяет, но на всякий случай организовало воссоединение семьи в Лос-Анджелесе. Мне надлежит отправиться в Штаты в тот самый день, как вы уедете из Хюэ. Если я не объявлюсь в Лос-Анджелесе, в Америке поймут, что я предал их и вас.
– Не слишком ли для меня поздно, коллега? – спросил я.
– Я не собираюсь вас предавать, мистер Бреннер. Наоборот, желаю вам успеха. В противном случае ни для меня, ни для моих родных ничего хорошего в Лос-Анджелесе не будет.
– Понятно. Но мы не расстреливаем людей.