– Мертва давно Елена Глинская, матушка. Уже и имя ее подзабывать в народе начали, – сказал настоятельнице Басарга. – Некого бояться.
– Ленка мертва, а сторонники ее и клятва моя остались, – покачала головой старуха. – Не нужно никому знать о старшем Васильевиче. От сохранности тайны сей жизнь его зависит.
Софоний повернулся к настоятельнице спиной, наклонился к самому уху Басарги:
– Там могила разрыта на дворе. Не ровен час, заметит кто. А что государь по делу сему решит, неведомо. Может статься, он сию тайну пуще прежнего хранить пожелает?
– Ты прав, могилу нужно закопать и плиту вернуть на место, – согласился боярин Леонтьев. – Пойду распоряжусь. Холопы на воротах более не нужны, пусть займутся.
Слуги новому поручению только обрадовались. Все же ловить в воротах монастыря его игуменью – не самая лучшая работа. Не дай Бог прихожане узнают – побьют обязательно. А как не узнают, если инокиню прилюдно хватать придется?
Посему к земляным работам четверка вернулась с охотой, под присмотром Басарги ссыпая чуть влажную глину обратно в яму и послойно ее утаптывая – чтобы по весне талая вода к колоде не просочилась. К сумеркам с заметанием следов они уже почти управились, когда со стороны ворот внезапно послышался истошный вопль:
– Тата-а-а-ар-ры-ы-ы!!!
– Степняки? Откуда? – недоуменно вскинул голову подьячий. – Мы же в Суздале!
Однако крики ужаса, конское ржание, злой хохот и громкие стоны умирающих никакого сомнения не оставляли – на обитель напали разбойники. Оставаться на открытом месте, имея из оружия только лопаты и по сабле на каждого – это была верная смерть.
– В трапезную! – коротко приказал Басарга, выдернул клинок и первым побежал вдоль стены Покровского храма.
Отсюда было видно, как темные всадники в стеганых халатах азартно рубят разбегающихся прихожан и послушниц. Татар было довольно много, десятка три, не менее, – а потому помочь несчастным боярин Леонтьев был не в силах. Дай Бог самому с холопами уцелеть…
Маленький отряд заметили – трое всадников провернули к ним. Первый опустил пику, метясь в Басаргу, но в последний миг Тришка-Платошка, завопив, швырнул в него лопату, и степняк, отклонившись, промахнулся. Басарга своего шанса не упустил – сделал выпад, загоняя саблю татарину в живот, выдернул, крутанулся и рубанул по ноге другого татя, спасая самого Тришку от смертельного укола.
– Ах ты, тварь! – Третий татарин полосонул боярина Леонтьева поперек спины. Если бы не совет Софония носить, не снимая, броню – лежать Басарге дальше на холодном снегу в луже крови. А так – только зипуна испорченного лишился, а татя холопы вчетвером сбили с седла и молниеносно закололи.
– За мной, скорее! – Басарга перебежал двор, влетел на крыльцо трапезной, заскочил в распахнутую дверь, остановился: – Закрывай!!!
Вместе со слугами он захлопнул тяжелые створки, в тусклом свете масляных светильников накинул поперечный брус. Пока мужчины возились, в коридоре послышался топот – к дверям бежали несколько татар, уже успевших ворваться в дом. Причем все были с щитами. Хорошо хоть, без копий, только с саблями.
– Откуда вы только беретесь? – зло выдохнул Басарга, отбивая саблю первого и пиная его щит ногою в нижний край. Верхний край от толчка пошел вперед, и боярин тут же нанес укол в открывшееся лицо. Сбоку налетел другой басурманин – но кто-то из холопов ловко сплющил ему на щите умбон, дробя пальцы, и подьячий добил вопящего от боли врага, нырнул вниз, широким взмахом подрубая ноги, тут же резко выпрямился и кинулся вперед. По телу шаркнули сразу два клинка, окончательно раздирая зипун, но Басарга прорвался врагам за спины, уколол одного, другого. Кто-то попытался повернуться к нему – и холопы тут же раздробили бедолаге затылок, двое других продолжили отбиваться от слуг, придвигаясь к стене, пытаясь прижаться к ней. Боярин Леонтьев успел подрезать загривок одному, второму в щит всадили кирки холопы, отдернули…
Снаружи загрохотали выстрелы, от двери полетела щепа. Разбойники, оказавшись на удивление хорошо снаряженными, дробили пищальными выстрелами запорный брус и створки над подпятниками, пули рикошетили от пола и стен, выбивая кирпичную крошку. Стало ясно, что вскоре дверь упадет и воины окажутся в тесном коридоре впятером против толпы разбойников. Причем сильно рискуют оказаться к тому моменту раненными из-за беспорядочно летящего внутрь дроба.
– Щиты забирайте, и отходим, – приказал Басарга. – Ввосьмером шансов больше…
Холопы вслед за ним добежали до церкви, захлопнули двери. Здесь, по сравнению с коридором, было светло: чуть не перед каждым образом горел светильник, а перед иными стояло по нескольку ярких восковых свечей. Матушка-игуменья стояла на коленях, истово молясь. Бояре стояли чуть в отдалении, не решаясь оставить пойманную с поличным изменницу одну.
– Что там? – с тревогой спросил Тимофей Заболоцкий.
– Татары, – кратко выдохнул Басарга, показывая окровавленную саблю. – Напротив двери не стойте. Могут из пищали сквозь створки пальнуть.
Боярин будто в воду смотрел: не прошло и четверти часа, как снаружи послышался грохот. Дверь задрожала, с хрустом отбросила кованые пластины петель, на которых была подвешена, и повалилась в сторону. В храм вкатилось белое облако порохового дыма, из которого, словно бесы, выскакивали воины в стеганых халатах и лохматых меховых шапках, с круглыми щитами и кривыми саблями.
Клинки скрестились, церковь наполнилась звоном стали.
Басарга отвел направленный в голову укол, рубанул сам, попав по ловко подставленнному щиту, нырнул, кольнул в ноги, на этот раз промахнувшись, откатился, едва не пропустив удар по шее, вскочил и… Не обнаружил противника.
Громко крича: «Аллах акбар!» – татары убегали по коридору.
– Что за бесовство басурманское? – в недоумении огляделся боярин Илья. – Я токмо во вкус войти успел!
– Спужались, что ли? – разделил его удивление могучий Тимофей Заболоцкий. – Так их вроде как втрое супротив нашего было…
– Басарга! – громко окликнул подьячего Софоний. – Игуменья!
Старушка-настоятельница лежала у алтаря, и из груди у нее торчали сразу три трехперых татарских стрелы.
– Сдается мне, друже, все еще хуже, нежели мы надеялись, – перекрестился над погибшей боярин Зорин. – Похоже, Никола Салос изо Пскова не из беспокойства за государя приходил, а с угрозами. Блаженного ведь даже царь тронуть не посмеет, сказывать может все, что заблагорассудится.
– Ты это о чем, Софоний? – не понял его Тимофей Заболоцкий.
– Ныне так выходит, друже, – ответил московский боярин, – что о наличии у государя нашего старшего брата, живого и здорового, мы знаем в точности. А вот где он, кто его укрывает, что заговорщики замысливают, нам неведомо. И расспросить о том уже некого, ибо единственную свидетельницу у нас на глазах татары порешили. Не обрадуется таким вестям государь наш Иоанн Васильевич. Ох не обрадуется…