Разжиревшее хозяйство Соловецкого монастыря обросло расходными книгами, как полинявший лось – шерстью. Опричнику пришлось сидеть над ними уже не пару дней, как в минувший приезд, а целых две недели. Зато результаты его порадовали – казну монахи обкрадывали пуще прежнего, только успевай утайки записывать. Пять бумажных страниц заполнил подьячий цифрами и отметками: где, за что и сколько не плачено, где послабления государевы превышены, где вовсе о доходах донесения нет.
– Ну что, игумен? – спросил он настоятеля Филиппа, заглянув к нему попрощаться. – С холмогорскими откупщиками вороватыми я ужо управился. Теперь твоя очередь. Жди!
Из обители они с холопом поскакали уже не в Кемь, а в Холмогоры. Здесь, на севере, зима держалась куда дольше, нежели в иных русских землях, однако же даже на Студеном море морозы возвращались только темными ночами. Днем же солнце припекало так, что путники скидывали налатники и скакали в одних душегрейках поверх рубах. Лед вовсю таял, зимник был покрыт водой больше чем на ладонь, – однако Басарга очень рассчитывал на толщину намерзшего за долгую зиму панциря и в прибрежных деревнях не останавливался, как его ни убеждали здешние поморы.
Впрочем, он был не один. Несколько раз навстречу всадникам попадались такие же торопыги, что надеялись добраться до нужного места прежде распутицы. Иные верхом, а иные и на санях, скользящих мокрым брюхом от лужи к луже.
Поначалу, пока путь лежал через море, путникам было страшновато – но когда дорога приблизилась к берегу, опасения исчезли. Коли лед и тронется – всегда на сушу можно выскочить, отсидеться. Однако зимник держался и день, и два, и целую неделю, позволив опричнику со слугой добраться до Холмогор без особых приключений, остановившись в одном из постоялых дворов. Теперь у них, как и у всех путешественников, купцов, мореходов и рыбаков, осталось только одно занятие: встав поутру и глянув с порога на пустую реку – разворачиваться, идти в харчевню и пить пиво.
От избытка свободного времени Басарга облазил свой стоящий на козлах струг от носа до кормы, найдя массу трещин, плесени, гнилых снастей и прочих пакостей и на царские подорожные нанял трех местных корабельщиков, чтобы привели лодку в порядок: мачту проолифить, днище проконопатить, трещины просмолить. Влажные места залить дегтем, трухлявые заменить, сухие проветрить, ванты перебрать, паруса просалить…
Впрочем – делал все это он все равно не сам. Ему оставались для провождения времени только хмельной мед или вино – на выбор…
* * *
Короткий хруст выдернул Басаргу из сна и заставил нащупать рукоять сабли.
Нападение на постоялом дворе в Пошехонье, когда его вместе с холопами повязали тепленькими в постелях, научило боярина быть осторожным. Теперь, укладываясь спать, он всегда оставлял пояс с оружием у изголовья и засовывал в косяк двери возле подпятников деревянную щепку, благо этого добра всегда и везде валялось в избытке. Не сундуками же вход заставлять, в самом деле, или ловушки какие ставить? Ночью ведь иногда по нужде выскочить надобно. Забывшись, в собственный капкан легко можно угодить. А щепка хрустнет – и все. Никто и не заметит.
Створка замерла. Неведомый тать прислушивался, не зная, откуда появился звук и не разбудил ли он кого из постояльцев. Потом поставил масляную лампу на пол, толкнул дверь дальше, бесшумно протиснулся в щель, сделал пару осторожных шагов. Опричник затаил дыхание, предвкушая, как неожиданно наставит клинок в горло подобравшемуся врагу, – но тут на сундуке, сладко причмокивая, заворочался Тришка-Платошка, и незваный гость, резко повернувшись, вскинул нож…
– Я здесь! – крикнул Басарга, пока его не оставили без слуги. – Ты ведь не за холопом пришел? – Он рывком поднялся, сгребая пояс с оружием, и в три шага оказался у двери, перекрывая гостю путь к бегству. – Ну что, лис? Полез в курятник, да во псарне очутился?
– Нет, петушок, – рассмеялся гость. – Курятник – он курятник и есть. Сейчас от тебя перья полетят…
Он чуть отступил, скользнул рукой к поясу, и в руке его оказался топорик.
– Не дело это, – покачал головой Басарга. – Ничего не видно. Давай чутка обождем… Тришка, свечи зажги! И расставь по комнате.
– Это верно, недолго ноги в темноте переломать, – согласился гость.
Холоп, испуганно прижимаясь к стене, прокрался до двери, забрал оттуда масляную лампу, запалил от нее двурогий местный подсвечник с хвощевыми свечами, потом два восковых огарка, что были в походном сундучке подьячего, и одну новую свечку, еще непочатую. Расставил их на столе и подоконнике, масляную оставив у порога.
Теперь ночной тать стал хорошо виден. Лет тридцати, смуглый и остролицый; бритый подбородок, темные усики. Узкие высокие сапоги с отогнутым верхом, тонкие облегающие штаны, поверх которых болталась серого цвета свободная рубаха из грубого домотканого полотна. Завершал странный наряд толстый и широкий ремень и суконная крестьянская шапка с ушами.
– Однако же… – хмыкнул Басарга. – Шаровары такие отродясь никто на Руси не носил. Пояс тоже дорогой, не для ложки деревянной резан. А по рубахе – так голытьба подзаборная. Каких краев будешь, гость неведомый?
– Холмогоры – город портовый, – на хорошем русском языке ответил тот. Хотя слова в его устах звучали несколько странно, непривычно. – Кого тут токмо не встретишь. Начнем?
Он стремительно кинулся вперед, рубя сразу и топором, и ножом, словно это оружие ничем не отличалось, заставляя подьячего отступить. Но Басарга попятился лишь для того, чтобы принять правильную стойку: левая нога назад, корпус повернут боком, правая рука выставлена для укола – по всем правилам «Готского кодекса». Тут же присел в прямом выпаде, потом еще в одном.
Настала очередь отпрыгивать душегубу: стоя к врагу грудью, человек чисто физически неспособен вытянуть руку так же далеко, как стоя боком. А у опричника еще и сабля была в полтора раза длиннее. Топором же особо не попарируешь, это не меч.
– О, курсе ротте!!! – Прижатый к постели, тать вдруг перехватил нож в зубы, сцапал подушку, метнул вперед, скользнул за ней и, ловко резанув Басаргу по животу, нырнул за спину, с разворота попытался разрубить голову – однако опричник сообразил прыгнуть вперед, одновременно разворачиваясь.
Послышался глухой стук – топор вонзился в пол. Тать задерживаться не стал, кинулся вперед, перехватывая нож из зубов. Басарга рубанул – и вместо того, чтобы колоть, врагу пришлось заслоняться. Сталь звякнула по стали – тать отлетел к постели, сдернул одеяло, опять же метнув на опричника, кинулся в обратную сторону и, пока боярин отмахивался от ватного полотнища, выдернул из пола топор, тут же крутанулся, рубя на уровне пояса, промахнулся, отскочил, метнул нож, следом кинулся сам, метясь по голове. Опричник насилу успел подставить под рукоять свой клинок – и тяжелый удар едва не выворотил саблю из пальцев. Жесткий удар кулака в солнечное сплетение – аж искры из глаз – заставил опричника согнуться. Но хотя дышать он не мог, однако сообразил, что сейчас рубанут по спине, толкнулся дальше вперед, то ли кувыркаясь, то ли просто падая, чтобы тут же встать.