– Как она тебе, малыш? По-моему, интересная женщина.
Скунсик не ответил. Он только развалился на асфальте, чтобы я почесал ему заодно и брюхо. «Что б ты понимал, псина неразумная», – подумал я.
Когда я вернулся в дом, Большой Джим успел управиться со своим куском пирога и приняться за Дайанин.
Я уселся за стол, взял ложечку и стал постукивать ею по своему куску.
– Прожекторы, похоже, сами себя наладили, – процедил я, сверля Большого Джима взглядом.
– Что ж тут удивительного? Они еще ни разу не давали сбоя, – ответил Джим и запихал в рот остатки пирога. – Я ведь не прожекторы проверять тебя отправил. Надеюсь, ты извинился перед Дайаной за свое идиотское поведение?
– За мое идиотское поведение? А может, за твое? О чем ты только думал! Я что, без твоей помощи уже и свидание не способен назначить?
– Сегодня ровно полгода, верно? Видит Бог, я любил Джоанн как родную дочь, но пора тебе начинать новую жизнь.
– Кто бы говорил! Когда мама умерла, ты полгода вообще из дому не выходил.
– Что ты сравниваешь! Мы с твоей матерью были женаты почти сорок лет. Ясное дело, мне понадобилось больше времени. – Большой Джим покосился на мой пирог. – Ты есть-то собираешься?
Я пододвинул ему тарелку.
– Итак, – заговорил он уже совсем другим тоном, проламывая ложкой сахарную глазурь, – теперь, когда лед тронулся, скажи-ка мне: ты намерен позвонить Дайане?
– Не дождешься, – заявил я.
– Не глупи, Майк. У меня есть все ее телефоны – рабочий, домашний, мобильный. В субботу вечером она совершенно свободна, я выяснил.
– Ты что же, прямо в лоб ее и спросил? У меня просто слов нет. – Я честно попытался досчитать до десяти, но на цифре «три» принялся бешено стучать пальцами по столу, словно по клавиатуре, и диктовать сам себе: – «Дорогая редакция, я вдовец сорока двух лет. Моя жена умерла всего полгода назад, и я пока не готов начинать новые отношения. Проблема в том, что мой отец очень любит совать нос не в свое дело. Он додумался пригласить на ужин недавно овдовевшую женщину в идиотской надежде, что мы с ней друг другу понравимся и, даст Бог, начнем встречаться. Я люблю отца, я не хочу его обижать, но как мне объяснить этому жирному любопытному болвану, что со своей личной жизнью я разберусь сам?» Подпись: «Взбешенный офицер полиции Лос-Анджелеса».
Джим поставил тарелки из-под десерта одна в одну, соорудив таким образом собственное представление о компьютере, и тоже стал печатать. В жизни Джим долбит по клавиатуре двумя пальцами, по полчаса отыскивая знакомые буквы, а тут он с грацией пианиста-виртуоза приподнял обе кисти и заиграл на воображаемых клавишах всеми десятью пальцами.
– «Уважаемый Взбешенный офицер полиции! Во-первых, у вашего отца в одном полушарии пятой точки наверняка мозгов больше, чем у вас в обоих полушариях головного мозга. Неужели вы думаете, что отец желает вам плохого? Нет, он заботится о вашем благополучии. Не будьте неблагодарным чурбаном. Сделайте, как он говорит. Ваш отец еще никогда не ошибался. И впредь не ошибется. Мы всей редакцией желаем вам счастья в личной жизни».
Я бросился на кухню. Энджел варила кофе.
– Что это вы раскричались? – спросила она, ставя на серебряный поднос сахарницу и сливочник.
– Извини. Просто твой муж довел меня до белого каления.
– В моей семье крик – еще один способ сказать «я тебя люблю». Я сварила кофе по-ирландски. Сейчас вам обоим полегчает.
– Я за рулем. Кофе выпью, но без ирландских прибамбасов.
Я помог Энджел доставить поднос в столовую. Большой Джим успел уговорить и мою порцию десерта, для него уже третью.
– Представляешь, Энджел, – воззвал он к супруге, – Майк не хочет пригласить Дайану на свидание.
Энджел поставила перед мужем чашку ароматного дымящегося черного кофе и плеснула туда добрую порцию «Бушмиллз».
– Может, Майку лучше предложить Дайане переехать к нему в качестве экономки? В твоем случае эффект налицо.
Джим побагровел. Я расхохотался. Для меня чуть ли не самое большое удовольствие – увидеть, как папочку ставят на место, а Энджел в этом деле уже почти сравнялась с мамой.
Наконец Большой Джим сдался.
– А ну вас обоих, – буркнул он, и тотчас триста фунтов живого веса затряслись от хохота. – Нам тут только одного не хватает – задушенной мексиканки, у которой был слишком длинный язык.
Энджел налила и мне кофе, однако запах его вдохновлял вдвое меньше, чем исходивший из чашки Джима. Поэтому я сложил два пальца вместе и взмолился: «Un poquito, por favor». [8] Энджел плеснула в мою чашку божественного золотистого напитка, и я сделал глубокий вдох. Умопомрачительная дымящаяся смесь зерен французской обжарки и ирландского виски заполнила ноздри и проникла в мозг. Еще даже не пригубив кофе, я почувствовал успокаивающее жужжание в ушах. И сделал второй вдох.
Энджел уселась за стол и разделила с Джимом свою порцию пирога. Большой Джим давным-давно обратил ее в оприанство, и она принялась пересказывать сегодняшнее шоу. Передача была посвящена искусству стареть с достоинством.
– Многие стареющие женщины, – начала Энджел, – только и думают, что о морщинах, об обвислой груди да о климаксе. А ведь с годами у нас прибавляется мудрости, жизненного опыта, и мы наконец начинаем жить в согласии со своим духовным миром. Старение может быть приятным. – Она внезапно замолчала. – Извини, Майк. Тебе, наверно, неинтересно.
Видимо, Энджел вспомнила о Джоанн, которой не грозят ни морщины, ни климакс, ни маленькие радости достойного старения.
– Все нормально, Энджел, продолжай, – ободрил я.
Глаза Энджел наполнились слезами, и одна слеза скатилась по щеке, оставив заметный след на безупречном макияже.
– Мне пора спать, – произнесла Энджел, промокнув лицо салфеткой, и поднялась. – Вы, мои любимые мачо, можете кричать друг на друга хоть до утра.
Я тоже поднялся, и Энджел обняла меня. Это было не дежурное объятие на сон грядущий, а объятие нежное, полное сочувствия, из тех, что приберегаются для близких, понесших невосполнимую утрату.
– Я тоже по ней скучаю, – шепнула Энджел.
Затем она обняла Большого Джима за шею и страстно поцеловала. Он прямо растаял. Интересно, замечала ли мама что-нибудь между Джимом и Энджел? Шутила ли она, говоря: «Надо забрать ее с собой», – или у нее были предчувствия?
Энджел вышла из гостиной. Скунсик улегся у ног Большого Джима. Я прислушался – и понял, что Скунсик уже в объятиях собачьего Морфея.
– Может, прикроем тему Дайаны? – предложил я. – Мне нужна твоя помощь… Речь идет об убийстве.
– Я весь внимание, – подался вперед Большой Джим.