– Татуировка! – дошло до меня наконец. – Набитый рисунок! Извините, пожалуйста, не поняла ваш жест, имитирующий работу тату-машинки. Оса так искусно нарисована, что выглядит натуральнее настоящей. Испугалась, как бы она вас не тяпнула.
Жорж заулыбался, а я хихикнула:
– Правило номер четыре: никогда нельзя драться бутылкой в машине.
Шофер кивнул. Я ощутила себя полнейшей идиоткой, услышала звонок мобильного и обрадовалась возможности отвлечься.
– Дорогая Виола, вы где? – почему-то смущенно спросил Иван Николаевич.
– Спешу к вам, – ответила я.
– Не знаю, простите ли вы меня, – простонал Зарецкий.
– Что случилось? – встрепенулась я.
– Не могу прибыть в «Пентхаус», – чуть не зарыдал олигарх.
– Вот здорово! – вырвалось у меня. – То есть я хотела сказать, очень хорошо…
Фантазия иссякала. Что хорошего я усмотрела в создавшейся ситуации? Конечно, я рада, что мне не придется тащиться к гробовщикам и сидеть там несколько часов, горько сожалея о потраченном зря времени. Но ведь нельзя это говорить человеку, от которого зависит судьба издательства.
– Вы ангел! – закудахтал Зарецкий. – Человек с уникальным характером и неисчерпаемо доброй душой! Спасибо, спасибо, спасибо! Непременно найду способ отблагодарить вас! Давайте перенесем мероприятие на вечер, часиков на десять, а?
– С удовольствием, – побормотала я. – Но согласится ли менеджер Леонид остаться после работы? И удобно ли его задерживать? Вероятно, у него семья, его ждут жена, дети.
– Потрясающе! Великолепно! Гениально! – снова восхитился собеседник. – Вы всегда думаете о других. «Пентхаус» открыт круглосуточно, насчет этого не беспокойтесь. Двадцать два часа подойдет?
– Конечно, – заверила я. – Сейчас поеду по своим делам, а вечером прибуду в агентство.
– Золото, а не женщина! – пришел в восторг Зарецкий. – Счастлив дышать с вами одним воздухом!
– Извините, у меня вторая линия, – прервала я поток дифирамбов и переключилась.
– Как дела? Что поделываешь? – на одном дыхании выпалила Тонечка.
– Должна была ехать к похоронных дел мастерам, но встреча перенесена на вечер. Сейчас припарковалась на улице Красный тупик. После общения с одним человеком ощущаю себя ребенком, который слопал три кило шоколадных конфет: во рту сладко и отчаянно тошнит, – объяснила я.
– Поговорила с Зарецким, – догадалась подруга.
– Ага. Он мне прислал шофера, – пожаловалась я, – двухметрового негра, на вид жуткого, огромного, неуклюжего, он рулит моей букашкой со скоростью космического корабля, и у него документы без права проверки.
– Прикольно, – оживилась Тонечка. – А на каком языке ты с ним общаешься?
– Он немой, но понимает русский… Ой!
Я повернулась к Жоржу, который держал перед глазами свой мобильный. Как же мне стало неудобно!
– Простите, Жорж, – забормотала я, – не хотела вас обидеть, случайно вылетело… с подругой болтаем… забыла, что вы только немой, а слышите прекрасно…
Негр не поворачивал голову.
Я осторожно тронула парня за рукав, он оторвал взгляд от экрана.
– Извините, – совсем смутилась я.
Глаза африканца округлились.
– Я сказала… э… ну… – забубнила я.
Шофер улыбнулся, показал пальцем на ухо, затем сунул мне под нос мобильник.
– Вы увлеклись игрушкой и не слышали меня? – поняла я.
Жорж кивнул, и у меня отлегло от души.
– Тонечка, ты тут? Узнала что-нибудь про Хотенко? – спросила я.
– Это оказалось просто, Ада Борисовна не скрывается, – сказала подруга. – Она москвичка, всю жизнь работает в экспериментальном детском доме, открытом еще в советское время при заводе «Тяжмашстанокстрой», и до сих пор трудится там. Начинала нянечкой, сейчас завуч. С мужем в разводе, единственный сын живет за границей. Правда, дозвониться до Хотенко я не смогла, мобильный твердит о недоступности абонента, а по стационарному отвечают: «Она где-то по территории ходит». Забавно, ты сейчас в одной минуте езды от интерната.
– Зачем предприятию интернат? – с запозданием удивилась я.
– Понятия не имею, – ответила Тонечка.
– Я полагала, что приюты в советское время были исключительно государственными, – не успокаивалась я. – Заеду-ка туда, раз он рядом.
* * *
Заведующая интернатом улыбчивая Лидия Максимовна пришла в восторг, узнав, что к ним приехала писательница из издательства «Элефант» с предложением пополнить местную библиотеку, и пожаловалась:
– Нас хорошо финансируют, дети ни в чем не нуждаются, одеты, обуты, сыты, у них полно игрушек, в классах компьютеры, но почему-то совет директоров фирмы, составляя смету на год, постоянно забывает про книги для отдыха. Учебники, справочная литература и словари – имеются в изобилии, а вот ни Дюма, ни Джека Лондона, ни Майн Рида нет, и хорошие отечественные авторы не представлены. Один раз Валентина Гавриловна, наша русичка, за свой счет приобрела несколько приключенческих романов, так из-за них чуть ли не драка случилась. Ребята зачитали томики до дыр! Будем вам бесконечно признательны, если поможете. У нас прекрасные дети, пытливые, любознательные.
– При интернате и школа есть? – удивилась я.
Лидия Максимовна взяла со стола очки и водрузила их на нос.
– Вы о нас ничего не знаете?
– Нет, – улыбнулась я. – Пиар-отдел просто дал мне ваш адрес и попросил узнать, не воспротивитесь ли вы акции «Элефанта» под названием «Лучшая литература подрастающему поколению».
Лидия Максимовна положила руки на стол, и из ее уст полился рассказ…
Около сорока лет назад директор «Тяжмашстанокстроя» Александр Ильич Матросов возвращался с дачи домой на личном автомобиле. Стояла холодная осень, стемнело, лил дождь, видимость была плохая. Ленинградское шоссе тогда считалось роскошным автобаном, машины по нему свистели без остановок, перейти дорогу можно было лишь в деревеньках. Матросов ехал с положенной скоростью шестьдесят километров в час. И он совершенно не ожидал, что трассу в темноте, да еще вдалеке от населенного пункта, отважится перебежать человек. Когда перед капотом возникла фигура, Александр Ильич изо всей силы нажал на педаль. Но автомобили тогда не имели системы экстренного торможения, и директор сбил пешехода. Естественно, Матросов выскочил на дорогу, бросился к лежащему на асфальте телу. К его ужасу, жертвой оказался мальчик лет тринадцати.
О мобильных тогда и не мечтали, директор погрузил ребенка в машину и помчался в больницу. Паренек выжил и признался врачам, что сам бросился под колеса – хотел покончить с собой из-за мучений, которые терпел в приюте.