— Надо же, ваша девушка будто знакома с ним лично, еще немного — и она сообщит нам, есть ли у него родинка слева под мышкой, — воскликнул Селдом.
Я не смог определить, что именно проскользнуло в его тоне — только ирония или невольное раздражение. У меня даже мелькнула такая мысль: наверное, его возмутило упоминание о скрытой гомосексуальности.
— Боюсь, мы, математики, способны лишь на куда более скромные догадки, — продолжил Селдом. — Тем не менее я еще раз обдумал сказанное вами, и, видимо, пришла пора поделиться и моими мыслями… — Он поискал в кармане записную книжку, потом позаимствовал со стола ручку и пару раз что-то черкнул, но что именно, разглядеть я не смог. Потом он вырвал лист, сложил пополам и протянул Питерсену. — Вот вам два возможных продолжения серии.
В том, как он сложил листок и как передал инспектору, был намек на конфиденциальность, и Питерсен это, безусловно, уловил. Он развернул листок, глянул и, немного помолчав, снова сложил и спрятал в ящик письменного стола, ничего не спросив. Вероятно, в маленькой дуэли, разыгравшейся между ними, Питерсен удовольствовался тем, что ему удалось заставить противника открыть тайну следующего символа, и решил не приставать к Селдому с лишними вопросами, а может быть, он просто предпочитал побеседовать с ним наедине. Пожалуй, подумал я, мне стоило бы выйти и оставить их вдвоем, но в этот миг Питерсен в знак прощания одарил нас неожиданно сердечной улыбкой.
— Уже получены результаты повторного вскрытия? — спросил Селдом, когда мы шли к двери.
— Это тоже весьма интересная загадка, — ответил Питерсен. — Поначалу врачи, проводившие вскрытие, растерялись: они не обнаружили в организме следов ни одного известного вещества, даже начали склоняться к мысли, что речь идет о каком-то неведомом и незаметном яде, о котором они ничего не слышали. Но вот эту загадку мне, кажется, удалось разгадать, — сказал Питерсен, и я впервые различил в его глазах что-то похожее на гордость. — Преступник считает себя очень умным, но и мы тоже кое-что соображаем.
Мы вышли из полицейского участка, не обменявшись ни словом, и направились в сторону Карфакс-Тауэр.
— Мне надо купить табаку, — сказал Селдом. — Не желаете пройтись со мной до крытого рынка?
Я кивнул в знак согласия, и мы повернули на Хай-стрит, я по-прежнему хранил молчание. Селдом усмехнулся.
— Вы обиделись, что я не показал символ вам. Но, поверьте, у меня есть на то свои основания.
— Те, о которых вы говорили вчера в парке? Хотя сейчас, когда вы показали символ Питерсену… Все-таки никак не могу взять в толк, почему, если о следующем знаке узнаю еще и я, это как-то усложнит ход дела.
— Не усложнит, нет, но может… в определенной мере изменить развитие событий, — сказал Селдом, — хотя главная причина в другом. Мои догадки не должны повлиять на ваши. Точно так же я поступаю и с аспирантами: никогда не спешу изложить им свои выводы и даю время сделать собственные. Самое ценное в умственной работе математика — это когда ты сидишь в полном одиночестве и наступает некий миг, миг зарождения догадки, миг включения интуиции. Хотите верьте, хотите нет, но я больше надеюсь на вас, чем на себя… Думаю, именно вам проще набрести на правильное решение, ведь вы были там с самого начала, а начало, как сказал бы Аристотель, это половина всего дела. Я уверен: вы что-то зафиксировали в уме, хотя пока и сами не знаете, что именно… И главное, вы — не англичанин. В первом преступлении — матрица, это круг, он подобен нулю в натуральных числах, символ максимальной неопределенности, да, но он же в конечном счете все и определяет.
Мы уже зашли на рынок, и Селдом довольно долго выбирал в лавке у индианки-продавщицы смесь табаков. Женщина сидела на табурете и наклонилась вперед, обслуживая его. На ней было длинное шелковое одеяние, на лбу — кружок изумрудно-зеленого цвета. В левом ухе — серебряная серьга в форме кольца. Приглядевшись получше, я понял, что это змея. И тотчас припомнил, что Селдом говорил об уроборосе [22] гностиков, и, не удержавшись, задал ей вопрос о смысле символа.
— Шуньята, [23] — ответила она, чуть притронувшись к змеиной головке, — пустота и целостность.
Пустота каждой вещи по отдельности и целостность, которая их все объединяет. Трудно, трудно это осознать. Абсолютная реальность превыше всех отрицаний. Вечность, то, что не имеет ни начала, ни конца… перевоплощение.
Она тщательно взвесила на высокоточных весах табак и, передавая Селдому пакет, обменялась с ним парой фраз. Мы вышли через лабиринт лавочек на улицу и в арке увидели Бет. Она стояла у маленького столика с афишей театра Шелдона и раздавала рекламные листовки.
— Решено устроить благотворительный концерт, — объяснила она, — и теперь музыканты оркестра по очереди распространяют билеты.
Селдом взял в руки одну из программок.
— Концерт 1884 года с фейерверком из настоящих орудий в Бленхеймском дворце, — прочел он. — Боюсь, вам не удастся покинуть Оксфорд, хоть раз не побывав на концерте с фейерверком. Позвольте мне пригласить вас. — Он достал из кармана деньги и заплатил за два билета.
После поездки в Лондон у меня не было случая поговорить с Бет. Теперь я наблюдал, как она вписывает в билеты номера мест, и мне показалось, что она избегает моего взгляда. Во всяком случае, встреча явно ее не обрадовала.
— И мне наконец-то доведется услышать, как ты играешь? — спросил я.
— Боюсь, это будет мой последний концерт. — Ее глаза на миг встретились со взглядом Селдома, словно эту новость она еще никому не сообщала и не была уверена, что он встретит известие одобрительно. — В конце месяца я выхожу замуж и хочу попросить отпуск… Хотя вряд ли когда-нибудь вернусь в оркестр.
— Очень жаль, — сказал Селдом.
— Жаль, что я не буду больше играть или что я выхожу замуж? — спросила Бет и невесело улыбнулась собственной шутке.
— И то и другое! — отозвался я.
Они от души рассмеялись, словно моя реплика вернула им душевное равновесие. Я же, слушая их смех, вспомнил слова Селдома; я не был англичанином. Даже в этом их искреннем и внезапном смехе присутствовала некоторая сдержанность, словно подобную вольность они позволяли себе редко и понимали, что злоупотреблять такими вещами не следует. Селдом, конечно, мог возразить, что он шотландец, но все равно между ним и Бет, несомненно, было много общего: мимика, жесты, вернее, предельная экономность в использовании мимики и жестов.
Мы с Селдомом пошли дальше, и я указал ему на афишу, висящую на общем стенде, которую уже видел раньше у входа в библиотеку. Всех желающих приглашали на «круглый стол» на тему «Существует ли идеальное преступление?» с участием инспектора Питерсена и местного писателя, автора детективных романов. Название будущей беседы заставило Селдома на миг остановиться.