Последние четыре ночи Карен почти не смыкала глаз, а когда проваливалась в короткий сон, то ее преследовали бесконечные кошмары. Она каждый день бывала у Джонатана, но врачи не могли сказать ничего утешительного и обнадеживающего.

Было решено, что перед казнью Синглетери Андервуд и Карен предпримут последнюю попытку убедить его назвать имя человека, которое он хранил в памяти. По прибытии их отвели в комнату, откуда можно было наблюдать за приведением приговора в исполнение. Ричард Рей Синглетери сидел на краю кровати в одиночной камере. На нем была рубашка с короткими рукавами из тонкой ткани и брюки в тон. Он опустил голову и обхватил ее руками. Снаружи стоял директор тюрьмы, лицо у него выглядело напряженным и усталым. Священник отсутствовал.

Дверь в камеру Синглетери была распахнута настежь, и три здоровенных надзирателя, засунув руки за пояс, наблюдали затем, чтобы он не причинил себе вреда и не впал в буйство, перед тем как покинуть земную обитель.

На лодыжках и запястьях у Синглетери были надеты кандалы. и вскоре его должны были отвести в комнату, где ему сделают легальную инъекцию. И хотя каждый вечер ему подавали на ужин бифштексы в качестве компенсации за то, что он передал властям предполагаемое письмо от Окулиста, он выглядел осунувшимся Глаза у него ввалились, щеки запали, и вообще он, казалось, похудел на несколько фунтов со времени их последнего визита в тюрьму. При появлении Андервуда и Карен он поднял голову, и в глазах его вспыхнула безумная надежда. Несомненно, он до последнего мгновения надеялся, что они привезут решение губернатора о помиловании.

– Томас…

– Рей…

Двое мужчин долго смотрели друг на друга, потом Синглетери отвел глаза. Очевидно, он понял, что они пришли сюда не для того, чтобы сообщить хорошие новости, а чтобы в последний раз попытаться получить от него нужные сведения.

– Нам нужно это имя, Рей. Я знаю, ты расстроен тем, что нам не удалось заключить сделку. Нет, не так. «Расстроен» – это не то слово. Ты уничтожен. Раздавлен. Но я пытался, и ты знаешь это.

Карен, скрестив руки на груди, стояла слева от Андервуда, пытаясь усилием воли заставить осужденного на смерть назвать им настоящее имя Окулиста.

Синглетери кивнул.

– Мне жаль, что у меня ничего не вышло. – Андервуд перешагнул порог камеры и опустился перед Синглетери на колени, так что тот при желании мог коснуться его рукой.

Один из надзирателей поспешно выступил вперед.

– Сэр, мне было бы намного спокойнее, если бы вы…

Андервуд поднял руку, останавливая его.

– Все нормально, все нормально. Рей не причинит мне вреда. – Он посмотрел на Синглетери снизу вверх и встретился с ним взглядом. – Рей, я делаю тебе последнее предложение. В моей власти сделать так, чтобы весь мир узнал о том, что твой последний поступок на этой грешной земле был исполнен милосердия. Однажды ты сказал, что тебе жаль членов семей и родственников твоих жертв. У тебя есть шанс доказать, что ты не лгал, что ты хочешь, чтобы они Хотя бы на мгновение почувствовали себя лучше. Облегчи их боль и смягчи их ненависть.

– Их ненависть направлена не на того, кто действительно засуживает ее. Скажи им, пусть они возненавидят моего папашу, который избивал меня каждый день. Передай им, пусть они возненавидят тех женщин, которые изнасиловали меня, когда мне было всего тринадцать лет. – По щеке его скользнула слеза. – Скажи им, что ненависти заслуживаю не я, а те люди, которые сделали меня таким, какой я есть.

Губы Андервуда мучительно дрогнули.

– Рей, не делай этого. Не ищи оправдания. Ты такой» какой есть, и ты сделал то, что сделал. Очень скоро ты предстанешь перед Создателем. Неужели тебе не хочется взглянуть ему в лицо, зная что ты совершил хотя бы одно доброе дело в жизни? Покажи ему, что ты попытался отчасти искупить свои грехи и загладить вину.

Карен не винила Андервуда за то, что тот предпринимает столь отчаянные усилия, но при одной мысли о том, что он вымаливает информацию у преступника, ее тошнило. Синглетери заслуживал того, чтобы вечно гореть в аду; он заслуживал вечных мучений за то, как издевался над своими жертвами. За то, что не давал им умереть сразу, когда они оказывались у последней черты, а приводил их в чувство, чтобы мучить снова и снова.

– Этот человек заслуживает смерти, – сухо сказала Карен. – Он все равно не назовет нам имени, агент Андервуд. – Она закручивала гайки, стараясь ранить его еще сильнее, заставить Синглетери перешагнуть Рубикон, откуда уже не будет возврата. – Мы предложили ему все, что могли. Этот человек не хочет спасти себя.

Андервуд вздохнул и поднялся с колен.

– Ричард Рей, ты меня разочаровал. Ты ничего не выиграешь оттого, что покрываешь этого человека, оттого, что унесешь его имя с собой в могилу.

Он подождал немного, и на мгновение им показалось, что губы Синглетери шевельнулись.

– Мы перейдем в соседнюю комнату, откуда будем наблюдать за тобой. Если ты все-таки передумаешь, Рей, просто назови имя. Перед тем как потерять сознание, просто произнеси его вслух. Спаси свою душу.

Андервуд развернулся и вышел. Карен последовала за ним. Никто из них не оглянулся.

…шестидесятая

Комната для исполнения приговора представляла собой чистое, безликое, хорошо освещенное помещение со стеклянной перегородкой, за которой стояли шестнадцать голубых пластиковых стульев казенного вида. Большая часть их уже была занята родственниками жертв и осужденного, представителями штата и средств массовой информации. Карен и Андервуд заняли свои места рядом с Бледсоу и Дель Монако, за спинами чиновников, наблюдавших за соблюдением юридических формальностей.

Глядя на Бледсоу, Карен отрицательно покачала головой, но он уже и сам догадался по их поведению, что Синглетери отказался сотрудничать. Детектив, всеми силами стремившийся раскрыть дело Окулиста, даже отважился на последнюю попытку уговорить губернатора и окружного прокурора помиловать Синглетери, когда те прибыли в исправительное учреждение. Но ни один из них и слышать об этом не захотел.

Родственники и члены семей семи женщин, погибших от руки Ричарда Рея Синглетери, неподвижно сидели на своих местах. На их лицах были гнев и внутреннее напряжение, кое-кто время от времени вытирал слезы носовым платком. Можно было не сомневаться, что сейчас, в ожидании казни, они заново переживают тот кошмар, который случился с их детьми, вспоминая то, чему не должны быть свидетелями родители. Их дочерей убили с невероятной жестокостью, и в материалах дела с беспощадной точностью содержалось описание последних ужасных часов, которые выпали на долю их детей.

Дверь в комнату для казни распахнулась, и в нее въехала каталка, на которой, пристегнутый ремнями, лежал Ричард Рей Синглетери. К груди у него были присоединены зажимы кардиомонитора и стетоскоп, а из вен обеих рук в соседнюю комнату тянулись тонкие трубочки капельниц. Черно-белые часы, установленные над дверью, показывали 11:49.