— Хейзел, а эта машина вовсе не твоя! Она принадлежит полиции! — ехидно заметил Йен, и один из гигантов открыл заднюю дверцу, предлагая ей сесть в автомобиль Мейсона. — Констебли Эруитт и Атгет почтут за честь отвезти тебя домой.
Хейзел молча направилась к открытой дверце, но вдруг остановилась, услышав недовольный голос комиссара:
— Сдай жетон!
— Может, тебе и пистолет сдать?
— Его пока придержит у себя Уингейт.
— Тогда почему Уингейту не придержать и мой жетон?
— Пистолет он имеет право передать другому должностному лицу.
— Ты прекрасно понял, о чем я спросила!
— Черт возьми, Хейзел, отдай значок и садись в машину!
Она посмотрела на Мейсона в упор, но тот и не думал отводить взгляд — его невозмутимости мог позавидовать каменный сфинкс.
Хейзел затруднялась определить, является ли хладнокровие Мейсона результатом наплевательского отношения ко всему на свете или он просчитывает все наперед и ничему не удивляется.
— Знаешь, Йен, ты ведь не навредишь мне больше, чем я напакостила себе сама.
В ответ он лишь укоризненно покачал головой, и Хейзел вдруг поняла, что Йен и в самом деле испытывает к ней жалость.
— Хейзел, мы с тобой проработали бок о бок столько лет а ты меня совсем не знаешь!
Никогда еще дорога домой, в Пембер-Лейк, не была такой долгой! За все время пути никто не проронил ни слова.
Остаток дня Хейзел посвятила уборке дома — мыла окна, обильно обрызгивая моющими средствами, а потом с остервенением протирала газетой; затем настала очередь всех раковин в доме и ванной комнаты. Каждые полчаса она звонила в полицейский участок и узнавала последние новости, но разговаривала только с Мелани, стоя возле чистого окна и стирая со лба капли пота. Поиски так и не сдвинулись с мертвой точки. В очередной раз убедившись в этом, Хейзел возвращалась к уборке. К полудню, когда дом сиял идеальной чистотой, она не сдержалась и запустила щеткой в зеркало, которое разлетелось брызгами маленьких осколков. К сожалению, вместо двери в параллельные миры на стене остался всего лишь ровный, потемневший от времени и пыли прямоугольник.
Хейзел вспомнила об одном эксперименте, который объясняла Марта на уроках в старших классах. Она не помнила всех подробностей, но смысл заключается в том, что кошку запускают в закрытую коробку и включают некий элемент внутри коробки, в результате чего смерть животного может наступить в любой момент. До того как коробку откроют и определят, в каком состоянии находится кошка, она считается одновременно живой и мертвой [7] . Нечто подобное происходит сейчас с ее матерью. В настоящий момент Эмили в равной степени как жива, так и мертва, а злополучное полицейское расследование выполняет функцию наглухо закрытой коробки. Саймон Маллик является радиоактивным изотопом (наконец-то она вспомнила название того элемента), который в любой момент может убить ее мать. Чувство беспомощности охватило Хейзел, все мышцы напряглись, и по телу время от времени пробегала нервная дрожь, словно женщина рождалась и умирала одновременно.
Наступила ночь. Хейзел лежала в кровати, не выпуская из рук телефонную трубку. Она по-прежнему звонила Мелани через каждые полчаса, а когда та сменилась в восемь вечера, стала обращаться к ее сменщику Уилтону. Всю ночь ему приходилось повторять: «Никаких новостей». К трем ночи он перестал добавлять «жаль!». В телефонной трубке Микаллеф слышала в отдалении голоса бывших подчиненных. А где-то еще дальше, во мраке ночи, находилась Эмили. Услышит ли Хейзел снова ее ехидный и до боли родной голос?
Дом напоминал музей, в котором все экспонаты подготовили для просмотра и разложили в соответствии с той ролью, которую они сыграли в жизни Хейзел. Вещи безмолвно напоминали, что она действительно жила в этом доме и даже временами чувствовала себя очень счастливой. Здесь она стала женой и матерью, не ведая о грядущих переменах. Ныне Хейзел согласна бросить дом, уехать из города и вообще расстаться с жизнью, лишь бы на миг перед смертью узнать, что ее гордость и глупость не стоили матери жизни! На что надеяться? Вот уже два дня Эмили не принимает ни болеутоляющие средства от артрита, ни разжижитель крови, ни витамины с кальцием, железом и марганцем! Фосамакс, который мать принимала от остеопороза, так и лежит в бутылочке. А за окном становится все холоднее, снег идет и идет не переставая, сугробы растут, превращаясь в высокие холмы. Где она сейчас? Ведь на ней только комнатные туфли да вечернее платье и нет пальто. Может, Саймон бросил ее на морозе и она, бедная, совсем окоченела от холода? Да жива ли она?
Наконец-то в газете Торонто написали про Порт-Дандас. В «Торонто санди стар» вышла статья под названием «Шеф полиции окружного городка поставила на линию огня восьмилетнего ребенка!».
Теперь Хейзел принимает таблетки, не дожидаясь вечера, и проводит все время либо в кровати, либо в гостиной у телевизора. Приходится иногда пить и сердечные лекарства. Дневные телепередачи кажутся бессмысленными и больше напоминают сюрреалистический мир, в котором одиноких женщин усиленно подготавливают к нападению жестоких убийц, явившихся к ним на кухню. Хейзел просматривает передачу за передачей, не вникая в их зашифрованные сигналы и коды, и дремлет перед включенным телевизором. Когда звучит финальная музыка и передача заканчивается, она звонит в участок. Мелани на месте уже с десяти часов, и нет никаких изменений в расследовании. От отсутствия новостей Хейзел хочется лезть на стенку.
— Вот уж никогда не думала, что скажу такое, — говорит мама, стоя в огромном венецианском окне. От ее головы исходит сияние. — Тебе следует хорошенько перекусить!
— Я не хочу есть!
Эмили Микаллеф подходит к журнальному столику и грациозно садится, с отвращением отталкивая в сторону стопки газет.
— Общественная жизнь всегда связана с определенным риском, Хейзел. Мы ждем похвалы за безупречную службу, но замечают только наши неудачи. Просто у тебя был долгий путь от успеха до провала.
— Мама, политические неурядицы можно уладить, а вот когда упускаешь убийцу, это совсем другое дело.
— Всего лишь другой уровень общественных отношений, — настаивает на своем мама.
Хейзел отдала бы сейчас все на свете, чтобы снова стать двенадцатилетней девочкой, уткнуться в мамино плечо и выплакать свое горе. Как бы внимательно она слушала ее советы! Ведь мать желала добра и только хотела успокоить свое убитое горем дитя. Если бы вернуть те далекие времена! А что остается теперь? Сидеть в бездействии и злиться на собственное бессилие? Вдруг Хейзел замечает, что смотрит очередную телепередачу сквозь мамино тело. Позабыв о боли, она быстро вскакивает с дивана и чувствует, как страх пронизывает ее с головы до ног.