— О чем это ты?
— Да так, слышал, что она хорошенько поддает жару и портит твои последние денечки.
— Кто это говорит? — рассерженно спросил Буковски.
— Ну, ты ведь знаешь, — нерешительно сказал Дорн, — в нашей организации новости распространяются быстро. Но ты прав. Женщины кого угодно с толку собьют. Бергер из-за своей новой начальницы отдела даже сменил работу. Теперь он в президиуме.
— А теперь послушай, — прошипел Буковски и окинул Дорна пронзительным взглядом. — Эти слухи — полная ерунда. У нас в отделе все идет лучше некуда. Да, сначала у нас были некоторые разногласия. Но это нормально, когда в отдел приходит новый человек. Лизе просто нужно было во всем разобраться. К тому же у нее есть замечательный шеф, который ей в этом помог. Нужно только знать, как обращаться с женщинами, понимаешь? — Буковски подмигнул ему.
В двери постучали.
— Да! — громко крикнул Дорн.
В маленькую лабораторию вошла Лиза Герман. Она коротко кивнула Дорну.
— Ты должен немедленно идти к начальнице, — заявила Лиза, повернувшись к Буковски. Голос у нее был не особенно радостный. — По-моему, Гагедорн злится. И в следующий раз говори мне, где я смогу тебя найти, если ты опять улизнешь через боковой коридор. В конце концов, у меня достаточно других дел кроме того, чтобы постоянно искать тебя.
Буковски пожал плечами.
— Чего от меня хочет старуха?
— Сам ее спроси! — дерзко ответила Лиза и исчезла так же быстро, как и появилась.
Дорн ухмыльнулся.
— Теперь я знаю, что ты имеешь в виду, когда говоришь, что умеешь обходиться с женщинами.
Буковски махнул рукой.
— Я хочу, чтобы завтра отчет лежал на моем письменном столе, ясно?
— Всего хорошего и желаю получить удовольствие у Гагедорн: насколько я тебя знаю, ты возьмешь ее штурмом.
Иерусалим, музей Рокфеллера, улица Сулейман-стрит…
Джонатан Хоук торопливо шел по коридорам музея Рокфеллера, направляясь к выходу. Он был рассержен и в высшей степени обижен поведением Хаима Рафуля. Он не марионетка, чтобы танцевать, когда это вздумается кукловоду. Он всегда уважал Хаима Рафуля как ученого и археолога, однако церковная мания этого человека превратилась почти в патологию. Охотнее всего Джонатан Хоук собрал бы чемоданы и просто уехал бы — такое сильное отвращение вызвало у него поведение коллеги. С другой стороны, он ведь руководитель раскопок, а под землей в долине Кидрона, к востоку от горы Елеонской, все еще скрываются остатки римского гарнизона двухтысячелетней давности.
— Джонатан! Подождите, — разнеслось по длинному коридору.
Джонатан Хоук неуклонно продолжал свой путь. У него не было желания продолжать беседу.
— Пожалуйста, подождите меня, Джонатан! — снова раздался голос. — Мы не должны были расставаться, не помирившись. Дайте мне еще один шанс. Я прошу вас.
Джонатан Хоук замедлил шаги. Дойдя до окна, он остановился и выглянул наружу. Под ним в долине лежали маленькие дома Старого города Иерусалима, вдали поблескивал золотой Купол Скалы. Весь город казался мирным и полным идиллического покоя. Хоук глубоко вздохнул.
Профессор Хаим Рафуль подбежал к нему и остановился.
— Извините мою несдержанность… — Рафуль уже сожалел о своих резких словах. — Я не хотел обидеть вас и не хотел разрушать вашу веру. Мне вообще несвойственно лишать людей иллюзий, но я чувствую себя в долгу перед истиной… Единственной истиной — научным доказательством. И мне не нравится, когда люди веры пытаются насадить свою идеологию другим, подобно тому как врачи пересаживают своим пациентам чужие сердца.
Хоук обернулся.
— У меня, скорее, создалось впечатление, что это ваш личный поход против Рима.
— Конечно, мой дорогой и верный друг, — ответил Рафуль, — может, тут сработали и личные мотивы. Но я наткнулся на свидетельство того, что Иисус Христос был не тем человеком и вел не ту жизнь, в которую церковь хочет заставить вас поверить. Иешуа был, без сомнения, пророком, без сомнения, мудрым и очень умным человеком, и в нем есть многое от идеологии человеколюбивого Бога. Он учил доброте, он учил состраданию и сочувствию, однако он был человеком, а не сыном Бога.
— Может, так оно и было, — ответил Хоук. — Но почти треть населения мира исповедует христианство. Будь то католики, протестанты, православные или другие общины. Христианство определило наше мировоззрение. Оно стало первоначальной установкой, которую не так-то просто разрушить. Ни у кого нет на это права.
— Но, дорогой друг, — возразил Хаим Рафуль и положил руку на плечо Джонатана Хоука. — Все равно ложь не превратится в правду только из-за того, что за прошедшие столетия она стала верой миллионов прихожан и священнослужителей. Мы ведь не можем просто выдумать собственную историю или выбрать из многих предположений то, которое нам больше всего нравится, потому что соответствует нашему мировоззрению.
— Вы намекаете на церковный канон?
— Правильно, дорогой друг и коллега, — подтвердил Рафуль. — Можно ли из множества писаний отобрать те, которые имеют нормативное значение для отцов церкви, и умалить значение других, отведя им второстепенную роль афоризмов, или песен, или апокрифов?
— А разве не нужно однажды принять решение? — спросил его Хоук. — Разве неправильно, что из многих текстов Нового Завета выбрали четыре Евангелия, содержание которых не противоречит друг другу? Ничто не забыто, ничего не утаивается. Остальные тексты также открыты общественности. Просто они частично противоречили себе или представляли собой отдельные выдержки из существующих Евангелий и не несли откровения.
— А как же Евангелие от Фомы? — спросил его Хаим Рафуль. — Этот человек, пусть и «опьяненный», то есть некомпетентный, также божественного происхождения, и он ищет образ Бога. Мы все — дети Божьи, как и Иешуа. А у Фомы мы не находим упоминания о воскресении. Однако в его тексте есть слова и изречения, которые очень сильно напоминают свитки Кумрана. Но текст Фомы не вписывается в то, что Вселенский собор в Триесте четыреста шестьдесят лет назад определил как окончательный канон Нового Завета Римско-Католической Церкви. Его просто забыли. Однако человеку свойственно ошибаться. Разве не так говорится в Писании?
— По-моему, эти вопросы вам лучше задать Папе, а не мне, не так ли?
— Разве истина не всех касается? — вопросом на вопрос ответил Хаим Рафуль.
— Но кто может сказать нам, что есть истина, если до сих пор мы находили только частицы ее? Мы обнаружили в преданиях несколько маленьких капель огромного океана. И теперь мы пытаемся создать, каждый для себя, свою собственную картину. А пробелы мы заполняем тезисами, приемами и интерпретациями, которые не имеют никакого отношения к науке, а есть лишь исключительно порождение наших собственных фантазий. Неужели вы всерьез считаете, что в результате этого и появляется истина, уважаемый коллега?