Короче, в Воронеже — который Алена с некоторых пор иначе чем «сельпо» не называла — ловить было нечего. Ведь ее цельное, словно амеба, сознание давно совершило первое деление, постигнув дуалистичность мира, включающего как материальное, так и идеальное: состоящего не только из денег, но и из понтов. А и те, и другие в требуемых объемах имелись лишь в Москве. Куда Ряба и поспешила свалить, разведясь с Шурой столь же решительно, как недавно выходила за него, и спихнув лопуху десятимесячного ребенка.
В столице места Алениной работы (по основному, разумеется, профилю) менялись часто; в иные рабочие квартиры их, коллег-гастролерш, набивалось столько, что некоторым приходилось зимой спать на застекленном балконе. Доставали, конечно, менты — несколько раз на Алениной практике к ним шумно вламывались местные крышующие УБОПовцы, да еще с камерой: изображали служебное рвение. (Ряба-то ладно, а вот мать ее коллеги Катьки, уверенную, что доченька-отличница работает бухгалтером, после просмотра криминальной передачки НТВ, ежедневной тридцатиминутки милицейского пиара, увезли на «скорой».) Но с законами природы Алена свыклась давно — тем более что иногда даже удавалось отделаться просто ночевкой в «телевизоре», протоколом об административном нарушении и штрафом в пару штук: в половину ее тогдашней часовой расценки.
Таксу, кстати, она быстро повышала и через какое-то время в клубах, не менжуясь, требовала по десять-двенадцать тысяч за сеанс. В моменты ощущения себя элитной столичной шалавой Ряба до кровавых соплей нанюхивалась выпростанным из нигерийских задниц полуторасотдолларовым коксом и материла мусоров в лицо.
Впрочем, все это было не то — начиная почти с самого приезда в Москву, Ряба последовательно интересовалась трудоустройством вне интим-бизнеса. Быстро обрастя самыми разнообразными знакомствами, она получала приглашения на массу работ (местами странных) в массе контор (местами стремных) — а в итоге оказалась на юрфаке коммерческого вузика и скромной должности помощника юриста в адвокатском бюро.
Ясно, что на юстицию Рябе было положить, как и на все прочее, а полостями тела она зарабатывала куда больше — но к НАСТОЯЩИМ понтам с «цивильной» стороны подступаться было сподручней. Всего через год ей предложили стажировку в банке. На третьем курсе она уже числилась в штате «Финстроя». В компании, где Алена подсекла Аверина, никто о ее недавнем трудовом прошлом не знал. Не то чтобы сама она последнего стеснялась (данная эмоция Рябе вообще была глубоко чужда) — но в среде, ею теперь энергично осваиваемой, такого бы, конечно, не поняли.
(При этом в самой ситуации — профессиональная блядь, обучающаяся на законника — Алене никогда не пришло бы в голову заподозрить что-то противоестественное. Да и не одна она была такая — вон недавняя коллега по «салону» и по юриспруденции вообще подумывала, не податься ли в прокуроры.)
Характерно, что вчерашняя двадцатидолларовая профура с-под Воронежа в замкнутой экосистемке столичных яппи чувствовала себя глубоко органично — все тут было, в общем, знакомо ей, мигом научившейся относиться к непричастным и недопущенным как к компосту, ронять с ленивым отвращением в адрес какого-нибудь «Кафе Пушкинъ»: «Ну это для миддл-класса…» — и надуваться апломбом по малейшему поводу, словно рыба-шар (для изготовления чучела коей — для придания ему эффектной сферичности — надувают обычно презерватив).
Правда, чувство законной принадлежности к ма-ас-ковским мажорам не мешало Алене считать их про себя полными лохами (так она относилась к любому своему окружению, начиная с нюхавших «Серебрянку» одноклассников) — но здесь ее подспудно грела аура лунатической беззаботности, счастливого невменоза, ощущение собственного единства с теми, кто не просто забыл, как она, о существовании пгт Верхний Кисляй, но даже вообразить себе такого не мог. Здесь она, кажется, нашла-таки себя. Не говоря о том, что ее уже дважды оттараканил сам зампредправления Лысаченко…
В общем, придурок Киря встретился не в самый удачный момент.
Неважно, как много он о ней знал, — сейчас Алене меньше всего нужно было, чтобы хоть что-то дошло до Сержа через обнаружившихся, гребись они конем, общих знакомых. Привыкшая ждать ото всех худшего, она допускала с Кириной стороны бескорыстную подляну, но тому, объявившемуся через пару месяцев по телефону, что-то от нее было нужно. Очень хотевшая ответить: «еще позвонишь по этому номеру — те ноги из жопы выдернут», она вынуждена была согласиться на стрелу. Но уж ту забила, конечно, в GQ Bar’е (небрежно-неуступчивое сообщение, что она там завтракает, как бы подразумевало, что Алена завтракает в GQ ежедневно).
Беглая визуальная инспекция (джинсы С ВЕЩЕВОГО РЫНКА, бесформенные кроссовки, застиранный полар; разве что часы — дешевенькие, пара-тройка сот долларов, но, кажется, настоящие Tissot — хоть как-то умещаются в сознании) доставила Рябе смесь ожидаемого удовлетворения (испытываемого всякий раз, когда она убеждалась в ничтожестве визави) с дискомфортом: этот-то визави и вовсе относился к полумифическому инфернальному миру бомжей, бюджетников и таджиков с метлами — то есть, по сути, не существовал, во всяком случае, в одной реальности с Аленой. А то обстоятельство, что он, тем не менее, в ней очевидно присутствует, отбивало аппетит, заставляло раздраженно и бесцельно тормошить вилкой омлет с трюфелями.
…Еще и пялится, усерыш. Че пялишься?.. Она выпрямилась, независимо мотнула головой, отбрасывая за плечо волосы:
— Ну что там у тебя?
Эмоций своих она скрывать и не думала — Кирилл, сидящий напротив Рябы с единственным сторублевым стаканом кефира, прекрасно видел ее беспокойство, беспокойство человека, находящегося в помещении с полтергейстом, и понимал, что оно абсолютно не наигранное. Нет, с Алениной стороны то, конечно, была игра, ролевая — но вне нынешней роли данного игрока не существовало; актер мог перевоплотиться в другого персонажа, однако стать самим собой способен не был — за полным отсутствием себя самого.
До Кирилла вдруг дошло, что он сам испытывает сейчас точно ту же невнятную тревогу.
Года два с половиной назад, продюсерствуя на ТиВи, он хаживал к крашеной блондинке из Узбекистана с переслащенным именем Саулия — настоящее ли оно, он никогда не знал. С Рябой у той была общая рабочая квартира на площади Гагарина — где Кирилл с Аленой и познакомился. Вообще отношения между гастролершами, кучкующимися на съемных московских хатах, складываются какие угодно: взаимное воровство, особенно накануне отбытия домой, тут почти традиция, навести общего сутенера с его братвой на жилище коллеги — тоже дело обычное (в какую ментовку она, незарегистрированная, пойдет заявлять о краже?); но Алена и Улька уживались вполне по-людски: даже, пожалуй, дружили.
У Кирилла до сих пор об «освобожденной женщине Востока» — по образованию учительнице младших классов, дома зарабатывавшей проституцией пять баксов в час — остались довольно теплые воспоминания. Достаточно симпатичная (хотя высветленные волосы при монголоидных глазах смотрелись диковато), с легким нравом, Улька была, конечно, профессионально практична (чтоб не сказать жадна) и, как настоящая азиатка, всегда себе на уме — но с Кириллом они сделались почти приятелями. Случалось, получив зарплату на Яме (5-й улице Ямского Поля, где квартирует ВГТРК), он даже водил ее в цивильные заведения, в подвалах которых Улькины соотечественники, нарушая все санитарные нормы, бодро вертели суши из просроченных продуктов, наверху шумно хеппибёздился и интимно гугукался офисный планктон, пагон, бентос; со второго этажа через стеклянную стену видно было, как все не хочет гаснуть летнее небо за Водоотводным каналом, как в темном скверике у Болотной крутит огонь невидимая молодежь; Кирилл стягивал с шампурчика комки морских гребешков и гадал, кем они с Улькой выглядят со стороны. Можно ли решить, что вот привычно проводит свободный вечер пара небогатых, но прилично устроенных москвичей, связанных постоянными отношениями?..