Он пожал плечами:
— Тип хордовые, подтип позвоночные…
Тогда он, конечно, произвел впечатление на Кирилла. Как и на всех. В этом менте было вроде совсем мало ментовского — туповатой наглости, специфической заскорузлой брутальности, набыченного самодовольства. То есть и самодовольство, и цинизм, да и наглость вполне себе наличествовали — но подавались под таким забористым соусом веселого (до балаганности) артистичного пижонства и авантюристской харизмы, что раскаты бархатистого майорского баска собирали вокруг их, москвичей, газового баллона немалую часть обитателей метеостанции и окрестностей, включая иногда даже поляков. Иногда даже вовсе не секущих по-русски немчиков. Подтягивались со всех сторон, шагая через растяжки палаток, тащили свои припасы, рассаживались внутри сложенной из камней оградки очага и поблизости. Сиплая горелка прикручивалась и замолкала, отбрасывалась свернутая кольцом пенка, защищавшая ее от ветра, черпак окунался в кастрюлю, все протягивали термокружки; майор (в расшнурованных «бореаловских» ботинках, в густой рыжеватой щетине от кадыка до глаз) передавал дальше по кругу чью-то фляжку сомнительного «коньячного напитка „Давид“» и продолжал травить байки; армейские, охотничьи, ментовские, альпинистские…
Черт, когда же, с кем и вправду ли это было — это грузинское лето, эти серовато-коричневые, в снеговых прожилках, почти отвесные горы в фотошопной синевы небе?.. Вот за этими горами Осетия, за теми — Ингушетия, там — Чечня; дальше по дороге — Дарьяльское ущелье. Поселок Стефанцминда, по сей день больше известный как Казбеги: Военно-грузинская дорога, восемь километров до границы. По камням струится Терек, мутно-зеленый вал плещет под мостом с разбитым в кашу асфальтом — за ним уже карабкается ветвящимися улочками на крутизну соседний Гергети. По всем оврагам пестреет мусор, ржавеют корпуса «жигулей» и «волг», которые тут никому отродясь не приходило в голову утилизировать. Темнолицые стариканы в галифе и широченных кепках сидят под каменными стенами, тетки в платках и длинных юбках, но на высоких каблуках тащат вдвоем «челночную» сумищу, местные братки (видимо) в старом «опеле» без одной фары лениво присматривают за крошечным уличным рынком из полутора бабок. На доме еле различима двуязычная еще табличка: «улица Сталина». Летит тополиный снег.
Казбек, Мкинварцвери по-здешнему, нависает надо всем громадным, чуть скошенным влево конусом, две островерхие фишки обители Цминда Самеба, Святой Троицы, на вершине зеленой горы под ним торчат, крохотные, словно для масштаба. Вечерами солнце садится точно за него, нимбом очерчивая монохромный треугольник, пятна снега и скал внутри которого складываются в смутные очертания носа, надбровной дуги, бороды. Но ярче всего он запомнился ночным — когда вечером первого дня в Казбеги, уже изрядно залитый коварным самодельным вином Мераба нашего хозяина, я вышел на веранду дома и увидел прямо перед собой на синем со звездами фоне его черную жуткую крутизну. Даже подумать страшно было — лезть туда, на самый верх…
Я залез туда четыре дня спустя — получилось так, что вдвоем с Пенязем. Когда наша банда поднялась на метеостанцию, москвичи уже сидели там — ждали погоду. На Казбек вышли в одну ночь, мы чуть раньше, но лишний час проплутали в темноте на камнях — встретились с московскими под длинным склоном (шли с северной стороны, простую «двойку») и на него уже карабкались одной цепочкой, перемешиваясь по мере корректировки индивидуального темпа. На седловине, где с гипоксией боролась (сидя, а то и валяясь на снегу, по-собачьи дыша, мелкими глотками посасывая чаек из термосов и пытаясь удержать его в себе) компания из полудюжины самых шустрых, быстрее всех очухались именно мы двое — а так как в том году на вершине был не лед, а именно снег и можно было не крутить буры и не связываться, мы и поперли первыми на финишную крутизну. Погода стояла идеальная, с высоты пяти тысяч виден был без малого весь Кавказ: и Безенгийская стена, «кавказские Гималаи» — белым стегозавровым гребнем, и Эльбрус вдали — гигантским пологим сугробом. Так что если и сохранилась у Чифа фотка, где он на этом фоне потрясает ледорубом (должна же, наверное, сохраниться), то — сделанная мной.
— Как получилось, что он тебя на работу взял?
— А? — Кирилл, убаюканный автомобильной вибрацией, очнулся, захлопал глазами. Внизу, под путепроводом, отсверкивали рельсы. Судя по совсем близкой Останкинской игле точно по курсу, это была Шереметьевская улица.
— Какого хера ты Пенязю понадобился в его агентстве канализационном?
Кирилл, зажмурившись, нажал пальцами на глазные яблоки, помотал головой:
— Я сказал, что у меня работы нет… Он говорит, приходи, посмотрим, что можешь.
— Вы что с ним, так с Казбека и корешились?
— Не, мы с тех пор не виделись. Я его через мужика нашел, который базами торгует. Через его дочку, если точно.
— Чего ты решил его искать?
— Да денег надеялся занять. Был момент, я совсем на голяке оказался.
— А он, значит, сразу…
— Ну, он меня тоже, естественно, спросил, как я его номер узнал. Я рассказал про эту Масю, что через ее батю на Митинском можно вообще что угодно пробить. А Чиф и говорит: ну раз так, вот и занялся бы делом…
— И как — нравится работа? — поинтересовался он, не скрывая издевки.
— Пробовал я заниматься тем, что мне нравится… — угрюмо пробормотал Кирилл после паузы.
— Кажется, ты это не о сборе долгов… — глумился Вардан. — Значит, платят много?
— Заплати больше — к тебе пойду, — огрызнулся Кирилл.
— Там видно будет… — сронил Вардан таким странным тоном, что Кирилл невольно посмотрел на его затылок. — А на хрена тебе деньги? — осведомился вдруг с эдакой непосредственностью.
— Мне? — несколько растерялся Кирилл.
— У тебя что — квартира, за которую надо ипотеку выплачивать? Машина дорогая в кредит? Семья большая есть просит?
— Да, блин… — буркнул Кирилл. — Семья…
— А почему у тебя нет семьи?
— Жениться — не усраться: можно и погодить… Ты как, представляешь меня во главе семейства?.. Хотя малые на меня почему-то положительно реагируют. В отличие от взрослых. Я так Пенязю и сказал, что не дико за его агентство держусь: выгонит — этим пойду работать… усатым нянем.
— Тут-то тебя и возьмут с твоей рожей и послужным списком… — фыркнул Вардан. — У Пенязя же у самого какой-то обширный выводок?
— Трое. И еще от первой жены сын, но его я не видел. А с этими знаком. Я ж у него на даче много раз был. С Симкой, самой мелкой, трехлетней, мы вон вообще лучшие друзья. По интеллектуальному уровню, видимо, схожи. «А мы ее йемали, йемали, йемали…»
— На даче, значит…
— Ну, иногда он собирает нас у себя… На шашлычок там, баня у него классная. Рыбалка, опять же, на Каширке, хотя я не любитель. А мужики — да: «На донку карась, сазан, я говорю, раз в полчаса, не реже, на полкило, на кило…» — он зевнул.
— Недорого же он тебя купил…