В последний момент Кирилл подавился вдохом — одна из понтовых, поравнявшись с ними, вильнула вправо, прошла в каком-то метре от Амаровского «хаммера», заюзила с диким воплем шин и тормозов… Он окостенел, уже видя многократное кувыркание через крышу, расплескивающиеся стекла, брызжущие обломки — но лакированный агрегат вопреки законам физики удержался на колесах, лихо раскрутился вокруг своей оси, смачно хряснулся кормой об отбойник и замер. Какие-то отлетевшие части с клацаньем и звоном покатились далеко. Второй «спецмашины» уже не было видно.
С момента появления их обеих в Амаровских зеркалах прошло секунд семь.
Еще несколько мгновений Кирилл с Варданом молчали, потом хором разразились беспорядочным матом. Айсор газанул, резко затормозил возле неподвижного агрегата, обмахивающегося синим и красным светом. Горбатого, оплывшего, черно-серебристого — «бугатти» какое-нибудь?.. Кирилл такой «в натуре» видел, наверное, впервые в жизни. Он распахнул дверцу, подбежал, морщась от рвущихся в спорткаре супербасов, гадая о судьбе и личности спиди-гонщика.
Стекла в «бугатти» были опущены. На водительском сиденье Кирилл обнаружил и неплохо в свете близкого фонаря разглядел ледащего, не факт, что совершеннолетнего пацанчика с прихотливо раскрашенными волосами. Танцевально-эпилептические звуки гвоздили перепонки. Кирилл растерянно посмотрел на выбравшегося из «хаммера» насупленного неторопливого Хавшабыча. На пацана. Последний не шевелился, мертво уставившись перед собой. Кирилл нагнулся к нему — и убедился, что травмы ни при чем: глазки у вьюноша были совершенно пластмассовые, зрачки зияли, как фотодиафрагма в сумерках, а по мышиному личику самостоятельно ездила бесформенно-текучая, словно амеба, улыбка. Он был явно и именно обдолбан — хотя из салона шибало густым алкогольным перегаром. На правом сиденье вяло шевелилась какая-то девка — то ли полу-, то ли совсем голая, — никак не могущая разобраться в собственных длинных конечностях и длинных светлых, отблескивающих стразами волосах.
Медленно-медленно мышонок повернул бледную мордочку к Кириллу. Они глядели друг на друга в упор, но Кирилл совершенно не был уверен, что шумахер его видит — до тех пор, пока тот не засучил вдруг беспорядочно и конвульсивно обеими лапками; смысл мессиджа тут же прояснило донесшееся сквозь супербасы девичье, на грани членораздельности: «Пошел на ху-у-у-у-й!..»
Кирилл едва успел отпрыгнуть. Спортивный движок рявкнул, шины заверещали — несусветная тачила рванула с места, заложила поперек всех пяти полос каскадерский вираж и, набирая со взлетным гулом прежние сумасшедшие обороты, полыхая «люстрами», в считанные секунды исчезла в перспективе Кольцевой.
Шалагин расспрашивал его, слушал, разглядывал в упор и искоса — и все не мог составить окончательного впечатления, что за фрукт этот Балдаев.
Балдаев… Балдаева очень искал как свидетеля в конце прошлого сентября москвач Дрямов из ГСУ. Выяснилось, что свидетель улетел в Лондон (Хитроу) в 15:00 двадцатого числа — в день обнаружения обгоревшего трупа в Третьем крайнем и меньше чем через двое суток после убийства на Старозаводской. Учитывая, сколько примерно ему требовалось времени, чтобы добраться из Рязани в Домодедово, учитывая, что о своем отъезде он даже мать проинформировал уже из Лондона, сложно было не сделать вывода о прямой связи между его срывом с места и этими трупами. По словам той же матери, на родину он не собирался — во всяком случае, в обозримом будущем…
Дрямов рассказал, что вместе с Амаровым пропал его шофер Калимуллин, затребовал образцы тканей обоих еще не закопанных под табличкой трупов и увез в лабораторию ДНК-анализа ЭКЦ. Результатов не было долго — сам же Дрямов потом проговорился, что у криминалистов несколько раз не сходилось: например, анализ образцов слюны с окурков Амаровских «житанок» показал, что курил именно «шашлык», обладатель платиновой пряжки из Третьего крайнего (тогда как всем было известно, что Радик-ЧОП вообще не курил аж со спортивной юности). Но — в конце концов установили, поднатужась, что обгоревший труп принадлежит все-таки Радику. С зарезанным на Старозаводской не установили ничего определенного — во всяком случае, по официальной московской информации. На вопрос, что тогда делать с идентификацией по базе отпечатков, поступил ответ, что базу проверяют на предмет следов компьютерного взлома.
Свое мнение по поводу этой версии Шалагин донес до Денисыча, но начальник только отчаянно сморщился: «Да какое тебе дело? Хотят, чтоб был Калимуллин — хер с ними…» Стал Калимуллин. Следственные действия, предпринятые для установления лица, совершившего преступление, результатов не дали. Если честно, то и действий-то никаких не было. А скоро подоспело и постановление о приостановлении производства в связи с неустановлением лица, подлежащего привлечению в качестве обвиняемого.
Хачик со Старозаводской в китайском «найке» остался «Варданом Амаровым». Дело, естественно, тоже зависло. Правда, совсем затихарить это убийство не вышло, какие-то правозащитники пронюхали, прошла пара материалов в прессе, Денисычу покапали на мозги. Так что возвратившегося вдруг в Портленд Балдаева родина приняла в объятья. Дабы не расширять круг посвященных, дело передали старшему следователю Шалагину…
— Тебя я на самом деле не знаю, — угрюмо сказал Кирилл, косясь в зеркало, по дну которого проскальзывал разноцветный неон. — Я тебя только сегодня утром впервые встретил… А его знаю. И довольно давно. И имел с ним дело. А сейчас мне предлагается на основании одних твоих слов перевести его в разряд врагов и уродов…
— Уродов? — Вардан поднял брови, не отрывая взгляда от пустого, не опознанного Кириллом проспекта. — Не знаю, — пожал плечами. — Я с Пенязем лично не знаком и ничего на его счет утверждать не могу. Может, он и не лицемерит, может, правда горой за своих… Только к тебе это не относится, — он поднял на зеркало глаза. — Вот чего ты не хочешь видеть. Ты ему — не свой… — он остановился на красный и обернулся к Кириллу. Несколько секунд они молча смотрели друг на друга. Огонь светофора, соскочив на деление, сменил цвет.
— …А что, только ему? — отвернулся Амаров, шевеля рычаг, трогаясь с места. — Кому когда ты был своим, Балда? С тобой же никто никогда всерьез не хотел иметь дела — ни бабы, ни работодатели, никто. Или я неправ?.. Дело не в Пенязе, не в ком-то другом — дело в тебе. Странно, если ты этого и правда еще не понял… — он свернул в какой-то двор. — Чего тебя всегда отовсюду пинают: что ты, особенно тупой какой-нибудь или неумеха патологический? Да нет, в общем, наоборот даже — но это не имеет ни малейшего значения: можно быть и совсем тупым, и ни к чему не способным, но уметь себя найти. Ты ведь и не асоциал принципиальный вовсе… Но так получается… В смысле — не получается. У тебя. Ни хрена, — он пристал к бордюру и заглушил мотор. — Ну, не пилишься ты в реальность… Не совмещаешься с ней… — Вардан с силой потер небольшой ладонью крепкую, в двух черных дорожках коротеньких волос шею, покрутил головой. — Поэтому не будут тебя всерьез воспринимать. Не будут с тобой иметь дела, хоть ты тресни…
Двор был мертв, в нависающих сталинках светились немногие окна и лампочки над подъездами. Блики лежали на округлостях водосточных желобов и запаркованных тачек. Сверху чернели ветки тополя, справа на первом этаже двуэтажного дома горели вывески закрытого магазина и работающего допоздна кафеюшника.