Поначалу он сам не знал, как ко всему этому относиться, — но несколько раз за сегодняшний день вспомнив бредоватый разговор, констатировал, что ему происходящее тоже, пожалуй, не нравится… Сказать ей, чтоб выкинула этот пакет от греха подальше? И поискала заодно повнимательней: вдруг еще чего интересного найдется?..
Еще мать, разумеется, хотела знать, где он — но ни Анькиного имени, ни тем более адреса Кирилл не назвал…
Во дворе мелкие туго лупили в футбол, отрывисто перекликаясь. Гопота школьного возраста, одинаково сутулящаяся на окруженной пивными бутылками скамейке, слабоумно взгыгыкивая, зазывала присоединиться клацающих мимо хмурых голенастых девиц; те на них, как и на что-либо вокруг, не реагировали. Объявление над помойкой взывало: «Машины перед контейнерами не ставить!!!»
Палые листья пестрели под оббитыми бордюрами. Их сухое бумажное шорканье, и ранние сумерки, и все остальное, всплывающее следом — недалекая уже повсеместная горечь в дымном воздухе, вертлявость разбегающихся из-под ног желудей, колкость каштановых скорлупок: все, что в памяти резонировало раньше, чем в сознании, — означало начало учебного года: зуд трубок холодного накаливания по утрам (черным, сырым, заспанным) и вечерам (тоскливо тянущимся в продленке), пачкающую колени спортивных, с резиновыми штрипками штанов красную дорожку из битого кирпича на школьном стадионе…
У неповоротливых дверей подъезда Кирилл столкнулся с Анькиной соседкой (не то сверху, не то снизу), молча неприязненно вытаращившейся в ответ на его «добрый вечер». Она была с дочкой, подругой малой Полинки, на пару лет старше той. По Анькиным словам, звали подругу Мария-Луиза, причем на «Машу» она откликалась неохотно, требуя полного титулования. Кирилл потянул тугую створку и в очередной раз уперся взглядом в надпись «Смерть шпионам!», размашисто нацарапанную на внутренней двери.
…Анька Шакина объявилась буквально через пару дней после его возвращения на родину — куда более неожиданно и необъяснимо, чем послала его лет пять назад (матом, с совершенно уничижительной характеристикой). С тех пор Кирилл ничего о ней не слышал — как выяснилось, она успела выйти замуж, родить дочку, похоронить не просыхавшего с Перестройки отца, развестись, полдесятка раз сменить работу — на столь же посредственно оплачиваемую (сейчас на должности оператора абонентского отдела телефонной компании получала девять тысяч). Алименты бывший муж отчислял ей с половины ставки уборщика, подтвержденной роскошной, на фирменном плотном бланке справкой с каллиграфической подписью новой его жены, официальной владелицы их общего — на самом деле — процветающего ООО. Эту бумажку он оскорбленно предъявил на суде, где Анька пыталась (абсолютно, разумеется, безуспешно) стребовать с него побольше, чем издевательские три копейки. На заседание полууборщик прикатил на новеньком «вольво» S-класса.
Само по себе Шакинское внезапное дежа вю не вызвало в Кирилле ни малейшего энтузиазма — но еще меньше ему улыбалось делить тихую, как внутренность склепа, противоестественно чистую квартиру с молчаливой матерью, под терпеливым взглядом которой он последние две трети жизни волей-неволей ощущал собственную ошибочность. Кочевание же по домам плюс-минус тридцатилетних особ с долгами по кредитам, самостоятельными детьми и раздраженной обидой в адрес мужиков вообще и бывших своих мужей в особенности понемногу входило у него в привычку.
Кирилл помнил Анютку энергичной языкатой пацанкой, такой маленькой разбойницей с чуть кукольной внешностью; размочив четвертый десяток, она как-то стухла, из резковатой сделалась просто злой, погрубела и поугрюмела лицом: ее уже можно было назвать теткой. Начала растягиваться трогательно-тривиальная татушка на ее крестце — в чем Кирилл убеждался, задумчиво раскачиваясь на коленях в сумеречной спальне, где тени кленовых листьев, заслонивших близкий фонарь, шарили по широкому шкафу с незакрывающейся дверцей и смутно слышался соседский телевизор. Днем он перебеливал потолок в залитой козлами с шестого крошечной ванной, лечил вместе с Полинкой, пятнистой с ног до головы, игрушечных зверей от ветрянки, распевал с нею: «Весь покрытый зеленью, абсолютно весь…» и гадал, на фига все это Аньке. Постоянство, с которым Шакина всю неделю подкалывала его «москвачом», а также иронически-уважительное упоминание, что общая знакомая видела, как Кирилл вылез на Дзержинского из-за руля «Брабуса», подсказывало ответ анекдотический…
В этом доме лифт (с телефоном лифтеров, накарябанным маркером прямо на стенке кабины) ходил почему-то только со второго этажа, а сейчас был занят. Кирилл пошаркал пешком, читая налепленные на дверцы электрощитков угрозы за «несанкционированное подключение к системам коллективного телевидения, домофона, электрокабелям». Вспоминая Юркину историю про элитную рижскую высотку, построенную на волне ихнего ипотечного бума так быстро и халтурно, что башня немедленно отклонилась от оси, лифт из-за этого перестал ходить и обладателям пентхауза, купленного почти по манхэттенской цене, ничего не оставалось, как ежедневно пешком карабкаться на девяностометровую высоту.
Внизу загудели раздвижные двери; гулко, с эхом, усиленным бетонным колодцем, гавкнул здоровенный, ненавидимый всем подъездом ротвейлер по кличке Черный Бумер. Хозяин, какой-то мелкий двухметроворостый бандючок с веселыми костоломьими глазками на круглом, как блин, лице, намордник на него не надевал никогда, глумливо объясняя шарахающимся от дряблой клыкастой пасти соседям, что пока пес никого не съел.
Не дойдя одного этажа до нужного ему четвертого, Кирилл вдруг услышал близкий Анькин голос. «Нет, а почему, спрашивается, я должна ее жалеть? — презрительно осведомлялась она, явно по телефону. — Да насрать мне на ее проблемы, у меня своих хватает!..» Это она покурить на лестничную клетку вышла (дома ребенок, а на балкон Кирилл выставил свое пачкучее ремонтное хозяйство). Ему оставалось полтора пролета, когда пара Шакинских фраз заставила его остановиться и прислушаться. «Ай, да полный придурок, — бросила Анютка досадливо. — Ну че — че? В Москве живет, на джипе ездит!..»
— Ну, мужик такой… Здоровый такой довольно… — Тишаня там у себя, наверное, пожал плечами.
— И не представился? — уточнил Кирилл.
— Не, я ж говорю. Друг твой типа…
— А откуда он про тебя вообще знает, сказал?
— Типа от тебя…
— И чего еще спрашивал?
— Ничего. Только — где ты. Так я правильно сделал, что не сказал?
— Да конечно, Дим. Это левота какая-то. Нету у меня никаких таких друзей. Если еще будут спрашивать: этот или другой кто-нибудь незнакомый — тоже не говори. И телефон, вот этот вот, не давай никому.
— Ладно… Чего там у тебя вообще? Нормально все?
— Не бери в голову…
Попрощавшись и ткнув «отбой», Кирилл хмуро уставился в окно на блестящие в фонарном свете кленовые листья. Беспокойство, появившееся после сегодняшнего звонка матери, стало сильней и определенней — впрочем, никаких особых соображений по-прежнему не было. От Пенязя кто-нибудь?.. Да на хрена я им сдался…
«Мой тебе экспертный совет — исчезни. Хотя бы на время. Хотя бы в Рязань свою. Но — прямо сейчас…» Н-да…