— Ты выглядишь просто потрясающе, — сказал Ньюлэнд, беря меню и открывая его, но не глядя в перечень блюд, а не отводя глаз от лица Дженни, от этого милого личика, которое он с огромным удовольствием изуродует сегодня же ночью. Откупорит ее, говорил он себе, думая, рискнет ли он довести дело до конца. Слишком многие видели девушку с ним. Многие знают. Это возбуждало его, его пульс учащался при одной мысли о том, что его заметят.
Дженни улыбнулась, глядя в меню и чуть прищуриваясь, стараясь не испортить эффект только что приобретенного изящества. Она беспокойно улыбнулась, взглянув на Стэна, который просматривал меню и думал о девушках, которые были до этой, о том, как он играл с ними в ту же игру. Но то, что потом оставалось от них, нельзя было идентифицировать, так что, по правде говоря, он не забивал себе голову мыслью о том, что его на самом деле могут поймать. Эта игра всего лишь давала ему лишнее возбуждение. Девушки появлялись из огромного резервуара под названием «никто». Никто о них не заботился. Никто по ним не скучал. Никто не волновался о том, живы они или мертвы. Это были одноразовые живые существа, рожденные без цели, созданные исключительно для его весьма своеобразных убийственных развлечений.
— Все так красиво, — сказал Ньюлэнд, обращая ласковый взгляд на Дженни, которая оглядывала ресторан.
Она почувствовала легкость, едва не задохнулась, заметив свое отражение в зеркале. Она еле узнала себя, пораженная тем, как она вписалась в антураж вместе с остальными посетителями ресторана. Хорошо одетыми молодыми парами, увлеченно болтавшими о всевозможных важных вещах, мужчинами постарше и женщинами в костюмах и платьях из новейших модных коллекций. За соседним столиком сидела женщина средних лет и курила сигарету в черном мундштуке, на ней было черное платье, короткая нитка жемчуга, светлые волосы уложены в пучок. Она казалась такой утонченной, и ее как будто ничто не волновало, она даже не заметила официанта, долившего ей в чашечку кофе. Слишком занята своей значительной жизнью.
— Что? — спросила Дженни, глядя на Ньюлэнда.
— Я сказал, все так красиво.
Она кивнула и прикусила губу, глядя в меню прищуренными глазами и ощущая аромат, который таким теплым облаком поднимался от ее груди, которую она надушила новыми духами.
Триш вставила кассету в магнитофон и нажала кнопку, потом включила телевизор. Она оглянулась на Грэма, который сидел со стаканом в руке в своем любимом кожаном кресле винно-красного цвета и ждал, когда на экране проявится изображение.
— Ты правда думаешь?.. — спросил он.
— Да, ты должен знать. Мы должны разделить это. Ладно, в общем, просто сиди и смотри, хорошо?
Наблюдая за Триш, Грэм различил в этом что-то большее, чем признала бы Триш. Возможно, патологическое влечение. С одной стороны, запись ее возбуждала, с другой — отталкивала. Фокус состоял в том, чтобы принять гадливость и позволить ей внести новые краски в возбуждение. Управлять отрицанием, поглотить его, поглотить табу, отдаться ему до потери дыхания, отдаться восторгу до того предела, когда отключаются все нравственные соображения, преодолеваемые физическим наслаждением от насилия и секса. Выталкивание.
Наконец появилась картинка, заляпанный матрас, исписанные стены, обстановка подобрана таким образом, чтобы место выглядело скверным и заброшенным, насколько возможно, для создания нужного эффекта, хотя Грэм знал, что на самом деле сцена снималась в городской квартире где-то в Штатах и походила на загородный дом, который они использовали в Торонто. Для начала Ньюлэнд волочился за девицей, даже свозил ее в Нью-Йорк, потому что это была девушка с художественными наклонностями из Монреаля. Завороженная видами Нью-Йорка, музеями, галереями, театрами, магазинами. Семнадцатилетняя девица с холодной очарованностью смертью и претензиями на понимание искусства. Она всегда хотела присмотреться к смерти поближе. Вот ей и дали то, что она хотела. Внушили ей, что это искусство. Незаконное искусство, для которого она добровольно раздвинула ноги. Сначала добровольно.
Триш стояла у телевизора, смотрела, потом показала на экран.
— Тут только секс… сначала. Там молоденькая девушка.
— Насколько молоденькая?
— Увидишь. Вот она, — прошептала Триш, наклоняясь и включая звук, когда в комнату вошла девушка, совершенно одетая, чуть нервничая. Потом она посмотрела назад и вниз, села на край матраса и уставилась в объектив, разговаривая с человеком за камерой, режиссером, который отдавал команды. Ее выход в большое кино.
— По-моему, ничего необычного, — сказал Грэм и кисло улыбнулся, увидев, какой взгляд метнула в его сторону Триш.
— Сейчас она разденется.
Триш была прикована к месту, не отводила глаз от экрана. Грэм рассматривал выражение ее лица. Поведение его жены представляло для него больший интерес, чем пленка, которую он видел много раз. Он больше интересовался тем, как фильм влияет на Триш. Абсурдность возбуждения, внезапно обуявшего ее, постепенно должна ее изменить.
— Видишь? — Она посмотрела на него, когда девушка стала раздеваться. — Сейчас она будет себя ласкать. Видишь? Сначала один мужчина. Он выйдет из-за камеры. Потом будет хуже.
Она переступила с ноги на ногу, глядя на экран.
Грэм смотрел, как девушка ложится на матрас и закрывает глаза, трогает себя руками, ее рука скользит вниз, она чуть раздвигает ноги, потом наезд, отъезд, и потом камера устанавливается на треножнике, и в поле зрения объектива появляется обнаженный мужчина, подходит к девушке, которая открывает глаза и садится, протестуя. «Эй», — издалека звучит ее металлический голос, запертый в комнатушке. Яркое, замкнутое действие.
Триш вздрогнула, когда мужчина пощечиной свалил девушку на кровать. Он перевернул ее, прижал лицом к матрасу и силой вошел в нее. Она поморщилась от боли и взвизгнула: «А, прекратите!»
— Сейчас он будет ее бить. Посмотри на ее лицо. Надо убавить звук.
Она стала на ощупь искать пульт от телевизора, взяла его с соседней полки и держала в руке, изо всех сил нажимая на кнопку громкости.
Грэм продолжал смотреть на жену, краем глаза замечая еще троих мужчин, словно движущиеся тени. Он встал из кресла.
Триш бросила на него взгляд.
— Ты куда?
— Успокойся. — Он поднял руки в жесте смирения. — Никуда. Мне просто кажется, что тебе нужно успокоиться.
Она смотрела, как он подходит к ней, почувствовала его руки у себя на талии, услышала шепот в ухе.
— Хватит. — Но она не отрывала взгляда от экрана. — Не смотри больше.
— Нет, ты должен увидеть, — настаивала она.
Он положил подбородок ей на плечо, она смотрела на плоть, на приглушенные возгласы мужчин, их жестокие губы, выкрикивавшие приказы, их жестокие глаза, глядевшие из-под масок, приглушенные крики девушки, которую насиловали с одной стороны и били с другой.
— Я не хочу на это смотреть, — прошептал Грэм, его рука без усилий сползла на грудь Триш и осталась там.