— Все, слезай, — скомандовал он, нагибаясь вперед. Но Тари вцепилась крепко. Тут же вступило в поясницу.
— Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста! — Тари притворно нахмурилась и захлопала ресницами; у Ким научилась. — Пожалуйста.
— Тари, слезь! — прикрикнул на нее Джозеф. Боль прострелила крестец и отдалась в коленях. — У меня спина из-за тебя разболелась.
Тари моментально отпустила руки и соскочила на пол. Глаза наполнились слезами.
Все, надулась. Придется мириться. В конце концов, девочка ни в чем не виновата. Ее-то за что лишать отдыха? Нужно посвятить ей весь отпуск, чего бы это ни стоило. Если для этого надо без конца пить таблетки — пожалуйста. Подождем еще денек. Может, этот чертов Уимерли даст, наконец, спокойно отдохнуть.
— Ладно, — согласился он, театрально вздохнув. — Уговорила. — Он присел рядом с дочерью на корточки, заглянул в лицо. Тари еле сдерживала слезы. Она вытерла глаза рукавом ночной рубашки.
— Ну прости меня, — сказал Джозеф и состроил смешную рожицу. — Мир? «Может, правда, все еще наладится? Просто надо держать себя в руках. Подумаешь, воображение разыгралось!» — уговаривал себя Джозеф. Не совсем же он с ума сошел. Или совсем? Как сказала бы мама, «с катушек слетел».
— Простила.
— Ты же у меня умница!
Они обнялись.
— Как ты вкусно пахнешь, пап, — сказала Тари, прижимаясь к отцу. — У нас дома твоя подушка осталась. Когда тебя нет, я ее нюхаю. Она тобой пахнет.
У Джозефа замерло сердце. Он стиснул Тари в объятиях и поцеловал в шею. «Какие беды надо преодолеть, через какие испытания пройти, — думал он, — чтобы все стало как прежде?»
По дому мисс Лэрейси растекался аромат поджаренного хлеба. Здоровенный ломоть еле пролез в тостер. Ничего, чем толще, тем лучше. Удобнее будет макать в чай. Вот только вкуса в этом хлебе никакого. Будто опилок натолкали. У мисс Лэрейси он получался гораздо лучше, но приходится довольствоваться тем что есть. Шестьдесят лет кряду каждый четверг она пекла булки, а в прошлом году перестала. Месить тесто ей уже не под силу. Теперь изволь есть покупной хлеб. Он и близко не похож на ее пышные сдобные булочки — остывает в минуту. Но ничего не поделаешь. Старость не радость. «Вот ведь до чего дожила», — вздохнула мисс Лэрейси.
Разбудил ее звук сирены, в Уимерли его услышишь нечасто. Мисс Лэрейси сразу поняла, что едет скорая помощь. Пожарные машины воют устало и протяжно. Полицейские — те вроде как булькают. А вот у скорой помощи голос колючий, как чертополох. Кто же это занемог? Мисс Лэрейси тихонько покачала головой и густо намазала поджаренный хлеб маслом. Золотистая корочка заблестела и чудесно запахла.
Она взяла кружку, тарелку, повернулась к столу и только тут заметила большой лист бумаги. Это еще откуда? Похоже на картинки, что рисует Томми. Он их все время приносит. Но вчера Томми не появлялся.
Может, сегодня забегал с утра пораньше? Он так часто делает, если что-то увидел и хочет другим показать. Томми, похоже, вообще никогда не спит. Вечно бродит по окрестностям, навещает соседей, проверяет, как у них дела. И рисует, рисует. Если у тебя на душе тоскливо, Томми тебе улыбнется, и хандры как не бывало. Больше никто так не умеет.
Рисунок изображал двух девочек. Они стояли словно за стеной падающей воды. Одна была очень похожа на ту светленькую, из дома старика Критча у верхней дороги. Мисс Лэрейси поставила завтрак на стол и внимательно вгляделась в картинку. Вторую девочку она не знала.
Из кухни донесся шорох. Тихонько скрипнула дверь. «Уж не духи ли», — с надеждой подумала мисс Лэрейси. Да нет, с какой стати — белый день на дворе.
— А?.. — спросила старушка.
В дверях появился Томми. Он смущенно почесывался, запустив в растрепанную шевелюру всю пятерню.
— Да я тут по вечерку, как Райну спать уложил — сразу сюда. Приткнулся на минутку, — он показал большим пальцем в сторону двери, — ну и задремал. Во! Прям как маленький.
Мисс Лэрейси рассмеялась и потрепала его по руке. — Ах ты, золотце. Пойдем, чайку попьем.
Пока мисс Лэрейси подогревала чай, художник, согнувшись над столом, задумчиво разглядывал свое творение. К тому времени, как вода закипела, Томми успел набросать еще несколько портретов белокурой девочки. Вот она стоит, вот покачнулась, упала. Вот над ней склонился кто-то бородатый.
— Я ж ее знаю. А это вот та, которой папа в Критчевом доме остановился, — сказала мисс Лэрейси.
— Ну да. — Томми продолжал рисовать. Он страшно спешил, словно боялся, что у него отнимут карандаш. Пальцы так и мелькали. — Помните картинки мои, в прихожей висят? Ну, портреты. Там семьи целые. Они все поумирали давно.
Мисс Лэрейси положила руку ему на плечо. Томми отчаянно возил карандашом по бумаге.
— А скоро вернутся, — добавил он.
— Это как же?
— Вернутся, — убежденно сказал Томми. — Хоть и померли, а все равно. — Томми перевернул лист бумаги и начал рисовать на обратной стороне. Море. На поверхности воды один за другим показываются люди. Позади них — размытые очертания странных существ. Они стелятся густым туманом, постепенно принимая облик тех, кого давно уже нет на свете.
Клаудия стояла на пороге детской и в оцепенении смотрела на Джессику. Девочка сидела на разобранной постели лицом к стене и вся дрожала, волосы ее сбились в мокрые пряди. Некоторое время Клаудия озадаченно наблюдала за призраком дочери.
— Джессика?
Ребенок не ответил.
— Ты бы в сухое переоделась. У тебя ведь столько платьиц красивых.
Ни слова в ответ. Джессика не шевелилась, словно изображала свою же фотографию на стене. Как можно так долго сидеть неподвижно?
— Ты совсем замерзла, переоденься.
Мертвая тишина.
— Джессика?
Где-то рассмеялась девочка. Клаудия повернулась на звук. Смех раздавался почти у самого крыльца. Когда Клаудия вновь взглянула на постель, Джессика сидела в той же позе, только подвинулась чуть ближе к краю.
— Я пойду вниз, — Клаудия сказала это скорее себе, чем дочери. Над письменным столом висели фотографии. Их сделали, когда Джессика однажды промокла под дождем, получила нагоняй и, не переодеваясь, обиженно уселась на кровать лицом к стене. Клаудия открыла дневник, взяла карандаш и написала: Я водила ее за ручку, я водила ее за ручку, я водила ее за ручку, я водила ее за ручку.
Снова послышался детский смех. Клаудия встала из-за письменного стола и пошла к лестнице, ведущей на первый этаж. Одно удовольствие спускаться по таким ровным ступенькам. Этот дом построил Редж с друзьями восемь лет назад. Они перелопатили уйму книг о зданиях на солнечных батареях. Клаудия тогда была беременна Джессикой. Чертежи муж заказал в телемагазине. Грузовик привез огромные стеклянные панели, их пришлось поднимать и устанавливать подъемным краном. Клаудия поначалу возмутилась — это же так дорого! Но Редж заверил, что панели того стоят. «У тебя в мастерской всегда солнце будет, — подмигнув, сказал он, — вам, скульпторам, без света нельзя». Редж страшно гордился глиняными статуэтками Клаудии и всячески ее поддерживал. Но при посторонних никогда жену не превозносил — не хотел показаться хвастуном. В этом был весь Редж. Он старался со всеми вести себя одинаково и никого не унижать. Поначалу семья жила у нижней дороги прямо рядом с заливом, в рыбачьем домике мужниных родителей. Мать Реджа умерла и оставила хозяйство единственному сыну. Но в крошечной лачуге работать оказалось почти невозможно. Глиняные изделия не помещались на полках. Комнатки были построены с таким расчетом, чтобы легко отапливаться зимой, когда с океана дул холодный ветер. Скоро Клаудия начала получать заказы из-за границы, и пришлось сложить еще одну печь — для обжига глины. Стало совсем негде повернуться, и работа застопорилась.