— Городишко-то наш знаменитым становится, — пробормотал он, глядя на запад.
По верхней дороге со стороны потроширского шоссе тянулись машины. Мерсерову Пустошь заливал яркий свет. Небось, журналюги слетелись, будут репортажи свои вести «с места событий». Охочи эти стервятники до людского горя! И давно они тут? Из Дагова дома виден был только причал Аткинсонов. Телевизор старик почти никогда не смотрел с тех самых пор, как умерла Эмили. Площадку заполонили фургоны. Софиты пепелили океан. На Мерсеровой Пустоши собралась приличная толпа, тут тебе и пресса, и зеваки.
— Сегодня прямо день чудес, — сказал Даг.
— Каких?
— Да я, понимаешь, нынче утром на рыбалке видал кой-чего… — таинственно прошептал он. Выдержал театральную паузу, потом повернулся и взглянул на девочку. — Уж и не знаю, стоит ли о том болтать.
Тари улыбнулась:
— А что ты видел?
— Видел — не видел, а такое только в сказках бывает.
Тари аж засветилась в предвкушении рассказа и села на краешек отцовской кровати. Даг отошел от окна. Надо унять тревогу. Что бы в городке ни творилось, надо держать себя в руках. Хотя бы ради внучки. Нельзя, чтоб она считала дедушку трусом.
— Ну расскажи, — канючила Тари.
— Ишь ты, расскажи. Тайны-то хранить умеешь?
— Лучше всех. Ну пожа-а-а-алуйста, расскажи. — Она заболтала ногами и умоляюще сложила руки.
Даг облюбовал старое деревянное кресло-качалку в углу спальни. Он вздохнул и оглядел пространство между собой и девочкой, помедлил, словно собираясь с мыслями, и погладил тускло блестевшие подлокотники. Несколько поколений одной семьи отполировали их локтями.
Даг покачался в кресле и, наконец, начал:
— Собрался я сегодня наловить трески.
— Треску нельзя ловить.
Даг изобразил испуг:
— Да ты что? — Он перестал качаться, наклонился вперед и внимательно посмотрел на Тари. — Кто это тебе сказал такую глупость?
— Папа.
— Ах да, он же у нас главный рыбак! — Даг махнул рукой, откинулся назад и снова начал раскачиваться. — Не то, что я или мой отец…
— Он даже лучше, чем рыбак. Он за океаном следит.
— Кто тебе сказал? — резко спросил старик. Кресло замерло.
— Папа. Он говорит, это семейная традиция. Так, по-моему.
— Хм.
— Он рыбу охраняет.
— Ну так вот, — продолжил Даг, качнул кресло и начал тихонько кивать головой в такт рассказу, — плыву это я на лодке, море вокруг спокойное, вода синяя-синяя. Погода сегодня была — прямо загляденье, ну, ты и сама помнишь. Никакого тебе ветра, полный штиль.
— И что ты видел?
— Терпение, мормышка, терпение.
Джозеф включил на кухне радио. Передавали новости. Сегодняшняя сенсация взбудоражила его. Такого Джозефу слышать еще не приходилось. Каждые пятнадцать минут шли репортажи о найденных в бухте Уимерли телах. Предполагали, что произошел какой-то несчастный случай на воде. То ли катер затонул, то ли самолет упал. Значит, утопленники под пристанью — не бред. По последним данным, тел было не меньше девяти, хотя точную цифру никто назвать не мог. Голос репортера звучал взволнованно. Если даже журналисты нервничают, значит, дело плохо. Джозеф чувствовал, как с каждой минутой в нем поднимается волна ярости. Он был прав. Прав во всем. Ничто так не убеждает человека в своей правоте, как галлюцинация, обернувшаяся реальностью. Убедительней не бывает.
Новости перемежались музыкой, такой слащавой, что аж челюсти сводило. Джозеф клацнул зубами и яростно потер рукавом рот. По радио сказали, что число таинственных смертей в городе достигло трех. Какая-то некруглая цифра. Надо бы побольше для ровного счета. Врачи зафиксировали эпидемию нового вирусного заболевания, оно поражает дыхательную функцию легких и приводит к неизвестной пока форме амнезии. Сегодня заболели еще четверо. В больнице оборудован специальный бокс. Со всех концов страны в Порт-де-Гибль пересылают кислородные баллоны. На место событий прибыли военные и взяли ситуацию под свой контроль. Они-то и вылавливают из залива утопленников.
«Как сообщают наши источники в Уимерли, тела предположительно относятся к середине двадцатого века, а некоторые даже к прошлым векам. Информация о затонувшем судне или самолете пока не подтвердилась».
Чувствовалось, репортерша сама не верит в то, что говорит. Девушке явно хотелось ввернуть обычную для утренних передач шутку, но она пересилила себя, потому что такие новости положено излагать озабоченно и с достоинством. Да расшевелись ты! Скажи какую-нибудь хорошую глупость, чтобы все до икоты ухохотались. Джозеф и сам бы ржал, как идиот.
«До тех пор, пока не будет точно установлен источник инфекции, в город допускаются только машины военных и медицинских служб».
Джозеф стоял рядом с раковиной, его бледное худое лицо отражалось в темном окне. Он пригляделся и заметил, что нижняя челюсть слегка отвисла. Джозеф захлопнул рот и фыркнул. «Ненавижу свое отражение. Фантом, иллюзия. А ведь я — это он».
Джозеф рассвирепел и выдернул из розетки шнур радиоприемника, потом схватил телефонную трубку и стукнул ею себя по голове. Он не ожидал, что будет так больно. Недавно Джозеф звонил на мобильный доктору Томпсону, но напоролся на автоответчик. Даже оператор не подошел. Голос Томпсона сообщал всем желающим, что линия занята. Джозеф хотел поговорить о Ким. О Тари. О себе. Вот только какие задавать вопросы? Чем вообще может помочь доктор? Ничем. Поддержит морально. Или помолится за Джозефа, больного, бесстыжего и кругом виноватого. Пилюли, пожалуй, пропишет. Наверняка Томпсон сейчас в больнице, борется с загадочной эпидемией. Со всеми несчастьями сразу. Непостижимыми несчастьями. Разыгрывается какая-то трагедия, но совершенно непонятен сюжет.
Он повесил на место трубку и проверил, не осталось ли на пластмассе крови. Не осталось. В свободной комнате наверху лежит Ким. Дядя Даг привез ее домой, а теперь болтает с Тари. Хорошо бы старый хрыч поскорее убрался отсюда.
Как здорово, что Ким снова рядом, но сейчас это некстати. Кстати было бы, если бы она умерла. И этот дом, и этот город поразила какая-то болезнь. Джозефу хотелось обнять жену и дочь. Крепко обнять. Сжимать все крепче и крепче, пока не задохнутся или пока все три тела не сольются в одно. Джозеф смахнул рукавом слезы и сделал вдох. Чувства накрыли его с головой. Почему он все время ощущает вину? Нет, это не он ощущает, это они считают его виноватым во всем сразу. Его охватил душераздирающий приступ любви к семье. Джозеф всхлипнул, но тут же взял себя в руки, снова вытер глаза и еще раз вдохнул. «Заболеваю, — подумал он. — Уже заболел».
Вся болезнь от них. Их бы всех отправить отсюда, но с сегодняшнего вечера дороги перекрыты. Новый вирус. Ничего удивительного: в воздухе и воде накопилось столько ядов. Ученые творят с природой не пойми что. Это они должны умереть. А вдруг Тари подхватила новую болезнь? От этой мысли сжалось сердце. С самого приезда в проклятый город Тари ведет себя странно. Девочка все глубже и глубже уходит в мир своих рисунков. Ну вот, опять выступили слезы. Джозеф отер их запястьем и вышел из кухни, всхлипывая, как младенец. Он понял, что находится на враждебной территории, в чужом доме. Не его территория. Не его дом.