— И если ты хочешь быть президентом, пользоваться услугами шпионов тебе придется по-любому.
— Но это же совсем другое дело, — и тут она сама почувствовала всю наивность своих слов. Она показалась себе джентльменом, который никогда не читает писем, адресованных не ему, старомодным и глуповатым.
— Они — твои враги. И… — разговор проходил ещё до конвенции, до крушения самолёта. — И если ты станешь кандидатом, если они вдруг поймут, что ты — серьёзный противник, что ты им враг, они в ту же секунду соблазнят, совратят, купят, любыми путями закинут к нам своего человека.
— Но разве должны мы быть такими же, как они? Мы ведь должны быть лучше.
— Лучше, чем они. Наша предвыборная кампания должна быть лучше, чем их, мы должны заручиться поддержкой большего числа избирателей, чем они, мы должны лучше, чем они руководить правительством.
— У тебя нет ни малейшего понятия о чести.
— О нет, ты не права. Просто я другой, у меня мышление другое.
— Неправда.
— Станешь президентом, будешь прибегать к услугам шпионов, будешь верить шпионам, будешь хотеть, чтобы их у тебя было больше, намного больше. Знать планы своего противника до того, как он начнёт действовать — это умно, это продуктивно, это выгодно экономически. Если ты сможешь вовремя услышать важное, на твоей земле не произойдёт ни одного теракта. Но услышать вовремя очень сложно, потому что слышать ты будешь очень много, и пока ты научишься различать в этом хаосе то, что тебе действительно надо, голоса, подобно капелькам воды, сольются в целые волны, набегающие на берег. Президент должен уметь различать среди всего этого гвалта, гомона, крика и шума действительно важное. И как понять, кто из шпионов принёс действительно важную информацию?
Волю надо тренировать, человек, никогда не работавший над этим, обязательно проиграет. Он проиграет, даже если будет сильнее, выше, словом, даже если он будет по всем статьям превосходить своего противника. И проиграет потому, что его противник, в отличии от него, свою волю тренировал и знает правила игры. Не упускай возможность поучиться сейчас, если ты упустишь её — тебе не быть хорошим президентом. Впрочем, это и так не важно, ведь сначала надо стать президентом, а ты им станешь вряд ли.
— В воскресной школе мне говорили, что такие люди как ты — это змеи-искусители.
— Э, нет, дорогая, они бы окрестили меня иезуитом.
И тут Хаджопяну надоело придумывать красивые слова и щеголять своим умом.
— Знаешь, вот если бы я не думал, что президентские выборы — это просто пытка огнём, где избиратели просто стоят и смотрят, какого из кандидатов огонь пожрёт последним, то у меня бы и в самом деле не было ни малейшего понятия о чести, я был бы совершенно бесчестным человеком.
— И Уоллес, и Хоаглэнд, и все мои противники точно так же, как и я, считают, что человек, который не победил, поздравлений не заслуживает. Так в чём же между нами разница? Разница в том, что их оружие — добродетельность и грубая сила, моё оружие — ум, умение видеть скрытое, интуиция, и я изо всех сил верю, что мне удастся перенаправить удар так, чтобы их собственная мощь обернулась против них самих.
— А без шпионов мы будем воевать вслепую. И если уж ты хочешь воевать вслепую, реши сначала для себя, что тебе важнее: сам принцип того, что ты играешь вслепую, или всё-таки желание победить. Нет, играть вслепую это, конечно, очень интересно, если этим занимается человек, интересующийся боевыми искусствами, пусть даже и кандидат в президенты, но для президента это недопустимо. Президент — глава страны, человек, в руках которого судьбы других, человек, который отвечает за жизнь людей. Он не может позволить себе говорить, что для него важнее то, что он воюет вслепую, чем то, что он победит.
Отчасти успех Газа Скотта объясняется его добродетельностью. Он сказал себе: мой предшественник не был добродетельным человеком, поэтому всё, что он сделал, можно поносить, оскорблять, и вообще, ни в грош не ставить. Скотт был настолько ослеплён собственной добродетельностью, что не внял предупреждениям предшественника о возможности атаки Аль-Каиды, о том, что самолёты начинят взрывчаткой, а ведь тот его действительно предупреждал. И три тысячи людей погибло из-за этого его ослепления. И, конечно, много людей погибло в позже развязанных им войнах.
А сейчас ты говоришь мне, что хочешь позволить себе подобную роскошь. Да, ты используешь немножко другие слова, но ведь на самом деле ты тоже хочешь быть добродетельной, хочешь морально превосходить своих соперников, и ради этого готова надеть шоры.
И, по-моему, именно из-за этого президента из тебя и не выйдет. Если ты президент, ты один из самых крупных игроков, разница одна: когда ты проигрываешь в компьютерной игре, погибают нарисованные человечки, а если ты проигрываешь в жизни, погибают настоящие люди.
— Следуя твоей логике можно вообще оправдать что угодно, — сердито пробурчала Энн.
— Глупость. Единственное, что нельзя оправдать, — это глупость. Потому что, когда ты несешь ответственность за кого-то, ошибаться, если можно этого не делать, попросту бесчестно. Бесчестно оставаться невежественным и коснеть в своём невежестве. Ты должна уметь пользоваться инструментами власти, а этому ты должна научиться.
Так, тихо и медленно, он смог уговорить её прибегнуть к помощи шпионов. Она боялась, что это пагубно скажется на её моральном облике, что ей понравится знать скрытое, знать то, о чём открыто ещё никто и нигде не говорил. Ей и в самом деле стало это нравиться. В особенности в те долгие дни, когда она должна была играть слабую женщину, чтобы Скотт был всё более и более уверен в своей победе. Играть роль втёмную, приняв на веру слова Хаджопяна? Нет, понятно, что можно верить в Бога и в науку, но как верить продюсеру реалити-шоу? Шпионское доносы выполняли роль успокоительного, и когда ей становилось совсем уж невмочь и искушение начинало одолевать её, она радостно глотала эти отчёты и доносы, и узнавала, как на самом деле обстоят дела в лагере противника.
Так что сейчас, когда Хаджопян сказал ей, что противники готовят ответный удар, она подумала, что он узнал об этом от шпионов и сейчас расскажет ей, что именно они задумали.
Но она ошиблась: «Никто не знает, что они задумали».
— В смысле?
Они словно бы покачивались на волнах католических песнопений, мужские голоса словно обволакивали их.
— В смысле, что мои источники не имеют об их планах ни малейшего понятия.
— Но, если они не имеют ни малейшего понятия, тогда… — дело со шпионами у них было поставлено хорошо, Энн даже и не ждала, что всё будет так хорошо. У Хаджопяна или у того, кто непосредственно занимался шпионами, был дар: находить слабые звенья, недовольных. И их шпионы находились в самом центре компании Скотта. — … тогда, может, это всё и неправда и они ничего не планируют.
Была когда-то какая-то дурацкая передача, «Кунг Фу», что ли, она называлась…интересно, это было до того, как она поехала во Вьетнам или когда она уже вернулась? И там был монах с кожей, что папиросная бумага, который, как только главный герой — мальчик, воспитанник шаолиньского монастыря, — ошибался, смотрел на него с таким видом, как будто хотел сказать: «Какой же ты ещё ребёнок! Ты ничего не знаешь. Я так стараюсь научить тебя хоть чему-то, но всё бестолку. Поможет только затрещина». Именно это увидела Энн Линн в глазах своего советника. Нет, нет, конечно же, Хаджопян не стукнул её по голове, но смотрел он на Энн именно с таким видом. Это длилось буквально доли секунды, но за такими моментами обычно следует ясное понимание сути. В эти мгновения вы понимаете, что Старый Монах очень любит мальчика, что он относится к нему как к сыну, что он суров с ним сейчас, чтобы потом он был готов к любым испытаниям. А ещё Энн Линн вдруг увидела, что лицо учителя посерело и постарело, что кожа у него стала совсем тоненькой, что годы и болезни точат его изнутри. И ей стало страшно: он так нужен ей, он нужен ей, она любит его. Нет, нет, это не романтическая влюблённость, это не плотское желание, она просто его любит. Он был для неё руководителем предвыборной компании, человеком, который развлекался со средствами масс-медиа и блистательно играл свою роль в шоу, в шоу, собственноручно им разработанном. Сейчас же она поняла, что он значит для неё гораздо больше. Он — её Учитель, он — Мерлин, который воспитывает будущего короля, готовит его к тяжёлым испытаниям в будущем, к тому, что быть первым человеком в государстве — это очень и очень нелёгкий труд.