“Что это у вас?” – показывает на свою правую скулу. “Ничего интересного. Бытовой травматизм… По пьяни”.
…К реальной степени собственной растерянности я тоже в итоге был не готов (и, кстати, стал лучше понимать расколовшихся без “обработки” и при очевидном отстутствии против них прямых улик: все-таки атмосфера ментовки – или само обстоятельство, что ты уже в ней, – и впрямь изрядно парализует волю). Зато, похоже, был к ней готов лейтнанта кунгс: в характерном для Кудинова зомбическом равнодушии, отсутствии выражения в голосе и лице сейчас – в отличие, как мне показалось, от первого допроса – прощупывалось некое насекомоядное довольство. Видимо, все происходило согласно его ожиданиям и расчетам.
Он въедливо, планомерно долбил меня на тему “Ковчега”, а я совершенно не понимал, на хрена: в свое время на все эти вопросы я прилежно ответил ментам, ведшим дело Якушева. И вдруг:
– Лично с Якушевым вы когда-нибудь общались?
– Нет, естественно.
– Вы были с ним знакомы при его жизни?
– Нет.
Пауза. Он вообще мастер изводить паузами.
– Вы уверены?
– Абсолютно. Что за бред?!
– Вы сказали, что про самоубийство Якушева узнали от приятеля…
– Да.
– Как его зовут?
– Федор Дейч.
– Вы давно его знаете?
– Лет с пяти. Мы в одном дворе выросли.
– В каких вы с ним отношениях? Гос-сди, Федька-то тут при чем?..
– На данный момент – ни в каких.
– Что это значит?
– Полтора года назад он уехал из Латвии.
– И вы с тех пор его не видели?
– Нет.
– А до его отъезда какие у вас были отношения с Дейчем?
– Приятельские. Хрен тебе я буду вдаваться в подробности.
– А Дейч был знаком с Якушевым?
– По-моему, совсем мало.
– То есть вы не убеждены?
– Насколько я помню.
– А где он сейчас?
– Кто?
– Дейч.
– По-моему, в Москве. Но на сто процентов я не уверен…
Вопросы были чем дальше, тем более откровенно высосаны из пальца, и естественно было предположить, что лейтенант просто не знает, о чем еще спрашивать, но у меня складывалось стойкое впечатление, что – прекрасно знает, и несет всю эту хрень не вполне от балды, а то ли клонит к чему-то, то ли отвлекает внимание, готовя сюрпризик. А вот и сюрприз:
– Вы знали Вячеслава Доренского? Бл-ля… (Не готов, ни к чему не готов!.. Но какого черта?)
– Почти нет.
– Что значит – почти?
– Я знал, что такой существует. Но лично практически не общался. Видел три или четыре раза.
– Знали, что существует… Откуда?
– Я с Дашкой встречался. C сестрой его.
– Когда?
– Около трех лет назад.
– Долго?
– Около полугода.
– Почему перестали? Да какое тебе, тварь кривомордая, дело?
– Не сошлись характерами.
– А что вы можете сказать про ее брата?
– Ничего. Я говорю: я его почти не знал.
– А он к вам как относился?
– Представления не имею.
– Вы знаете, что с ним стало? Ну да, ну да…
– Я слышал, он погиб.
– Вы знаете, как?
– Вроде, его убили.
– А как убили? Какой, блин, любознательный…
– Не знаю.
В точности и правда не знаю. Но слухи ходили веселые…
Кудиновс медленно, изматывающе медленно перебирает листы из лежащей перед ним папки (не берусь определить: очередной ли это пошлейший прием допрашивающих инстанций или особенность личной манеры неторопливого лейтенанта). Останавливается на какой-то странице. Смотрит в нее (буквы знакомые ищет…).
– У меня есть показания Дарьи Доренской, которая утверждает, что ее брат относился к вам крайне враждебно… – Поднимает индифферентный взгляд.
А ты не пугай, сука, не пугай…
– Ей виднее.
– А Саввину Анастасию вы знали? Кого?..
– Нет. Такую не знаю.
– Вспомните.
– Нет. Точно не знаю.
– Подумайте-подумайте.
– Тут нечего думать.
– Вам было тринадцать лет… Что?! Это же Аська. Это же он про Аську спрашивает…
– Да… действительно знал… Я только не помнил, что она Саввина…
Все. Аут.
– Она в нашем доме жила, в соседнем подъезде. И в детcкий садик мы с ней в один ходили. В одну группу. Ровесники были… Правда, в школу ее записали не в семидесятую, как меня, а в восемьдесят вторую… Но мы с ней и позже… не знаю, дружили не дружили… что-то вроде… – Прикладываюсь к фляжке. И что б я без этого кэптэна делал?..
– Первая любовь? – хмыкает (грустно).
– Да не, какая там любовь… не знаю… Она на самом деле совсем некрасивая девчонка была, но… Очень сложно сформулирвать, извини. Мы с ней общались в таком возрасте, когда, ну, знаешь, пацаны только с пацанами и наоборот… А к тому моменту, когда… ну, все начинается… Аську…
– Сколько тебе лет тогда было?
– По тринадцать нам было, когда она…
– Что с ней произошло?.. Ты извини, Дэн, что я во все лезу – но это только, чтоб представлять ситуацию…
Лера – вообще человек с редкой выдержкой, но сейчас я вижу, что она действительно боится. За меня. И я – как бы сие ни соотносилось с мужским самолюбием – благодарен ей за этот страх.
– Ее изнасиловали и задушили. Кто – так и осталось неизвестным…
Смотрим друг на друга (сидя на передних сиденьях ее “пассата”, стоящего у моего подъезда). Лера отводит взгляд, невидяще хмурится на баранку, по которой барабанит пальцами. Я делаю очередной глоток темного сорокаградусного “Кэптен Моргана” из плоской стеклянной фляжки. Капли, толкаясь, соскальзывают по лобовому, по боковым: крохотные и хвостатые, как сперматозоиды, и в каждой – ДНК фонарного света.
– А что с этим… братом?
– Да черт его знает на самом деле. До меня только слухи доходили. Но по слухам, – хмыкаю (нервно), – его в толчке утопили. Буквально. На даче. В выгребной яме. Но еще раз – по слухам… Он же на что, сука, лейтенант этот, мне намекал… Типа мы знаем, что он терпеть вас не мог…
– Это правда?
– Правда.
– Что ты ему сделал?
– Ему – ничего. Ну, хахаль сестры, знаешь, как бывает… Вообще мудак он, насколько я его знал, был редкий…