Там, в компе, уже ждала первой отправки заказчикам целая толпа стамбульских эксцентриков: от водилы глухо заблокировавшей узкую улочку с активным траффиком цистерны, который, задумчиво стоя со своим шлангом, игнорировал гудки, до чистильщика обуви, не поленившегося с жалобными криками «Эфенди, эфенди!» просеменить, неся пузо, скамеечку и ящик с бесчисленными щеточками, тряпочками и металлическими цилиндриками, целых два квартала после единственного моего случайного взгляда в его сторону - в итоге таки нагнавшего жертву и расправившегося с нею… То есть поначалу я совсем опешил, потому что, потный и запыхавшийся, он только попросил сигаретку. Потом поинтересовался, уэр я, значится, фром. Потом полунасильно принудил поставить ногу на его скамейку. И не успел я оглянуться, как шух-шух - тряпочкой, щеточкой, мыльной водой, какой-то маслянистой дрянью… Девять миллионов лир. (Около пяти евро то бишь.) Сколько?! А вот не зевай.
Я заколотил их всех в казенный ноутбук под тентом ресторанчика на набережной Каракёй с видом на выпершую из зелени парка Гюльхане потерто-розоватую, кряжистую, крепостных кондиций Святую Софию, под ангорское, как кошка, вино и вкусную рыбу дораду, поднял взгляд… Практически над моей головой покачивались ноги в резиновых сапогах. Тьфу-тьфу, нет - просто магазинчик туристическо-рыболовного экипа по соседству: в витрине ножи и газовые горелки, а брезентовый комбинезон с герметично приращенными сапогами повешен из рекламных соображений на сук дерева. Я полез за «Кодаком».
Пока мой фоторепортаж напоминал когдатошнюю юмористическую рубричку «Что бы это значило?», а текстовые файлы - путевые заметки в абсурдистском жанре (как бывает абсурдистская поэзия или театр). Понятия не имею, это ли им надо. Экспериментаторам. Впрочем, они сами не имеют об этом понятия. Более того - не желают иметь из какого-то специфического принципа.
«Случайность. Нас интересует фактор случайности. То есть то, на чем нельзя строить расчет по определению. Но без учета чего не будет верен ни один расчет…»
…Что за черт? Почему Алик?.. Откуда - здесь?..
С Аликом я познакомился некогда через Варю (благодаря ей круг моих знакомств расширился изрядно). Варька приятельствовала и дружила с массой совершенно разных людей - иногда довольно неожиданных. Я сам человек коммуникабельный и с кем только не пересекался по всяческим поводам - но большинство моих контактов имело все-таки более-менее деловую подоплеку. Варя же привлекала людей сама по себе (мне ли не знать) - не только как красивая женщина, но и просто как человек крайнего обаяния. Не могу сказать, что в свое время это ее свойство мне так уж нравилось - я не без неприятного удивления обнаружил в себе способность к самой пошлой ревности… Но к Алику я не ревновал никогда - хотя они с Варей были приятелями древними и достаточно близкими.
Уж не знаю, на какой почве они в свое время сдружились (правда, этого я и про многих других ее знакомцев не мог взять в толк). Не знаю, как вышло, что с Аликом сдружился я сам. Это было странное занятие - дружить с Аликом. Наверное, подобным образом выглядела бы дружба с представителем какой-нибудь совсем далекой культуры, вроде бушмена или даже разумной негуманоидной расы.
Алька - Альберт, как я ненароком прознал, по паспорту - был невероятно, неприятно даже, как-то по-бухен-вальдски тощ, но при этом чрезвычайно физически силен, имел беззлобно-прохиндейскую, слегка запущенную внешность разжалованного домового, загадочное чувство юмора (как правило, вовсе не реагируя на явные шутки, он вдруг грустно, сожалеюще улыбался в самых неожиданных местах монолога визави, заставляя того чувствовать себя идиотом) и страсть всей жизни. Алик был фанат змей. Гадов. Аспидов. Не просто фанат, а еще и профессиональный змеелов: работая в «несезон» у нас в городе разнорабочим на стройке, каждую весну он срывался в Среднюю Азию - в апреле, когда на Копет-Даге, в долине Мургаза, в Кызыл-Кумах появляются проснувшиеся после зимней спячки кобры и гюрзы.
Впрочем, промышлял он и дома, в наших пригородных лесах - гадюк: ловить этих (после полутораметровой, толщиной в запятье, дьявольски сильной и совершенно непредсказуемой гюрзы), по его словам, было как грибы собирать. Примерно как с грибами Алик с ними и поступал: жарил на сковороде и ел прямо с костями (печень и сердце предварительно слопав сырыми), варил якобы пользительный при женских заболеваниях бульончик, настаивал незаменимую, спросите у китайцев, для потенции водку (при том, что сам был абсолютным трезвенником). А однажды, занесенный неведомым ветром в телепрограмму «Сам себе режиссер», он безоговорочно победил в конкурсе «Слабо?», выпив перед камерой разбавленного гадючьего яду.
Аликова «змеемания» распространялась на все без исключения сферы его странной жизни и бесчисленных занятий: он мог читать многочасовые лекции о мифологических змиях - нагах, василисках, уроборосах, апопах, мичибичи, мармарину, кинасутунгуру, аврага могой, ахи будхнья; он всерьез носился с идеей организации гадючьего питомника, напирая на валютную ценность змеиного яда (и даже заявился с этой идеей в мэрию - правда, без предложения отката, так что безрезультатно); он, будучи неплохим художником, змей рисовал - абсолютно на всем, включая собственноручно изготовляемые амулетики, «фенечки», побрякушки - например, на китайских шариках.
И вот именно такие шарики, со змеиным, страшно похожим на Аликов, узором я видел здесь и сейчас, в Царьграде, на берегу Золотого Рога в руке невероятного, как все здесь, включая туристов, индивида…
Еще в середине третьего, последнего моего дня в Стамбуле я не имел ни малейшего представления о том, куда направлюсь завтра. Будучи добросовестным исполнителем, я настроился решать все в самый последний момент и максимально «от балды». Невозможно было - да и не хотелось, если честно, - отделаться от ощущения игры, вполне себе детской. «Пойди туда, не знаю куда…» В безумии всего этого предприятия было что-то от наркоты: с эйфорией и привыканием - я явственно «подсел». Да и предмет поисков оказывал влияние - вот так психиатры «заражаются» от пациентов…
Размышляя в подобном духе, я забрел на набережную близ Галатского моста. Вечер потихоньку подступал, но жара пока не думала спадать. Солнце густо бликовало в воде, тяжело лежало на плечах - не без отстраненного злорадства я прикинул, что дома сейчас, скорее всего, поливает и плюс десять. Плавал обильный мусор, мелкие волны чмокали борта пассажирских суденышек.
Вдоль набережной выстроились лодки с навесами - на них горели жаровни, пламя высовывалось сквозь прутья решеток, валил немудрящий, но убедительный дух жареной скумбрии. Словно форсящие своей ушлостью ребята, балансируя в этих покачивающихся корытцах, ловко перекидывали рифленые рыбные ломти с боку на бок, подхватывали, совали в разрезанную вдоль булку, совали туда же зелень и помидоры, булку совали в бумагу, получившееся - тебе в руки: практически одним движением. Два миллиона.
Найдя свободную скамейку, я жевал сей «рыбургер» с удивившим меня самого аппетитом. Толпа вокруг галдела и перемещалась, на шоссе за спиной сигналил транспорт. Меж корабельных носов в умопомрачительно синей перспективе висел высоченный пролет моста в Азию, куда ползла непрерывная цепочка ртутно-блестя-щих крошечных машин.