Из советской журналистской коммуналки — двадцатиэтажного Дома Печати — редакции латвийских изданий центробежной силой стремительно растущей арендной платы разносило по городу. Отнесло — километра на четыре, за реку, в отдельный новодельный особнячок в деловом городском суперцентре, — и нас. Один переезд равен двум пожарам и трем наводнениям, и конвейерное движение газетной жизни прервалось на девять дней. По истечении их я прибыл на новое место. В мой будущий кабинет, маркированный сакральным буддистским номером 512. Новенькая массивная дверь не поддавалась. Потом подалась. За дверью по сложным пересекающимся и явно не случайным маршрутам очень быстро и целенаправленно циркулировали несколько незнакомых мне и неотличимых друг от друга молодых людей в клубных пиджаках и очках в золоченой оправе. Они говорили по сотовому телефону, ели гигантский сэндвич «субмарина», цокали клавишами ноутбука, диктовали секретарше, отсылали и принимали факс, глотали кофе — как мне показалось, все разом и каждый одновременно. Секунд пять я глядел на них и складывал в голове примитивную фразу «извините, кажется, я ошибся дверью». Однако один из молодых людей опередил меня. Чуть скорректировав свой точно просчитанный курс, но не прерывая движения, он отклонился к двери и экономным жестом закрыл ее перед моим носом. На меня даже не глянув.
— Извините, кажется, я ошибся дверью, — изысканно признался я армированной древесно-стружечной панели темно-коричневого цвета.
Постоял. И отправился прояснять ситуацию. Самый Главный сидел посреди своего нового кабинета, в два с половиной раза превосходящего метражом и кубатурой прошлый, в кресле-трансформере из синтетической кожи. Видно было, что креслу, невзирая на отрекламированную гуттаперчевую лояльность к любым формам и размерам, нелегко было адаптироваться к форме и размеру личного представителя. Мимолетом я пожалел предмет обихода. Самый Главный вдумчиво изучал что-то маленькое и стеклянно отблескивающее. Приблизившись, я увидел колбу, где в желтоватом физрастворе вальяжно плавала половина мошонки вида homo sapiens, идеально отчлененная чем-то острым. Я вздрогнул и вгляделся. Кажется, это была все-таки натуралистичная пластиковая имитация. А на колбе обнаружилась чопорного лабораторного вида этикетка с лаконичной надписью «Яйцо Фаберже». Самый Главный поднял на меня взгляд. Недоуменный и неузнавающий. Я подождал, пока система «свой-чужой» сработает наконец с положительным результатом, но взгляд не менялся.
— Лев Львович, — промямлил я, — там это… кабинет, некоторым образом…
Самый Главный мигнул и аккуратно отложил мошонку на край недосмонтированного стола элитных офисных пород.
— В чем дело? — агрессивно осведомился он.
— Ну, кабинет, — сказал я доходчиво. — Теперь у меня где?
— А зачем тебе кабинет? — поинтересовался Самый Главный.
— Работать, — удивился я.
— Работать, — задумчиво и почти мечтательно повторил он. C неожиданным проворством борца-сумотори поднялся и подошел к широкому светлому окну. — А что ты умеешь делать? — он полуобернулся от окна и нацелил в меня перст с перстнем.
— Колумнист я, — сказал я, ничего не понимая. — Ну… Комментатор. Аналитик.
— Чего-чего? Это самый умный, что ли?
Я не нашелся, что ответить.
Личный представитель Лев Львович подождал. Не дождался. Удовлетворенно кивнул сам себе и поманил меня ничтожным гальваническим подергиванием того же перста. Машинально я приблизился.
— Вот посмотри, умник, — произнес Самый Главный задушевно, ткнув универсальным пальцем в еще не дефлорированный свежий стеклопакет с неудаленной защитной пленкой на раме. То, что происходило — за, снаружи, внизу, вызвало у меня краткий приступ оперативного дежа вю своей идентичностью с виденным минуту назад в кабинете 512. Там было столь же сосредоточенное, стремительное, явно внутренне осмысленное и тотально непостижимое для постороннего перемещение недешево прикинутой в клубно-пиджачную униформу живой силы и лакированной импортной автомобильной техники.
— Вот ОНИ, — наставительно рыкнул Лев Львович, с беспрекословной цепкостью взяв меня за лацкан, — РАБОТАЮТ. И зарабатывают. И платят. В том числе нам. А чтобы они платили еще и тебе, ты должен им доказать, что им это надо. На то, что ты умный, им насрать. Тебя они не знают. И не должны. А вот ты… — он развернул меня на сто восемьдесят градусов и разжал пальцы, — иди. Иди-иди. К ним. И подумай: что ты можешь им предложить? Если придумаешь — возвращайся.
Я пошел. И подумал. И не вернулся.
…Дистиллированный свет раннеосеннего солнца добавил окружающему глянцевитой дорогой рекламности. Помещенное в неподдельно-ганзейский контекст Старого города, оно приобрело убедительную ауру superiority. Романские контрфорсы, картонные стаканчики Coca-Cola, стриженые кусты, сардельки, блондинки, машины, пивные бутылки, коты, шведские туристы, витринные стекла, острый кетчуп, сытые голуби сделались фактурнее и привлекательнее, обзавелись невидимыми, но прочитываемыми ценниками. Их можно было и хотелось купить. Я, однако, был неплатежеспособен. Отработанным скрытным движением я долил «московской» из шкалика в кружку горьковатого «баусского». Это была уже вторая кружка. По мощеному рыже-песочной новенькой плиткой рукаву улицы Tirgonu, впадающей в Doma Laukums, средневеково-соборную и капиталистически-жральную сердцевину Риги, в десяти метрах к северо-востоку от мыска моего правого ботинка, проходила демаркационная линия между активом и пассивом. Активные сапиенсы сходили на правый берег из регулярно причаливающих к тротуару представительских спортивных внедорожников, размещались под навесами и зонтами. Разухабисто прихлебывали доброе ирландское red beer «килкэнни» в пабе «МакШейнс». Пытливо анатомировали сбрызнутых лимонным соком панцирных моллюсков в рыбном ресторанчике «Два лосося». Энергично чавкали истекающими жиром печеными колбасками в местном этническом кабаке «Лидо». Вдумчиво смаковали тончайшие треугольные лепестки пепперони и моццарелла в пиццерии «Синяя птица». Сладостно тянули слоистые и смешанные «бэ пятьдесят два», «маргариты» и «уайт зомби» в коктейль-баре «Колонна». Сапиенсы пассивные демократично зажевывали недорогое отечественное пивко интернациональными хренбургерами за пластмассовыми столиками левобережного фаст-фуда, на название которого я никогда не обращал внимания. Активные употребляли жизнь, пассивных она употребляла сама, и сменить экзистенциальную ориентацию было не легче, чем сексуальную, что бы ни писал по этому поводу лучезубый Карнеги… То, что кончат и те, и другие одинаково плохо, никого не колыхало. Второй час я наблюдал из своего окопчика за жизнью правого берега, не в силах отделаться от параноидального ощущения, так и не покинувшего меня после визита в кабинет 512. Там, на правом, прихлебывали, анатомировали, чавкали и смаковали ТЕ ЖЕ молодые люди… Покидая контору после напутствия Самого Главного, я разглядел пониже сакральной буддистской цифры не примеченную в первый раз табличку. «ОТДЕЛ МАРКЕТОЛОГИИ и обратной связи с target group». Обратная связь… Я порылся в кармане куртки. Осторожно извлек целый культурный слой — кипу бумажек с криво записанными телефонами, карточек, талончиков, визиток. Нашел нужную. Воронин Андрей Владленович. Глава пресс-службы международного коммерческого банка REX. Непростая, особым образом гофрированная бумага цвета яичной скорлупы. Золотая трехзубая корона. Андрей Владленович был актив из активов. Молод, уверен в себе, внушителен, плэйбоист, жовиален. Мы познакомились в дражайшей ресторации при четырехзвездочном отеле «Рэдиссон САС», на конгрессе русской прессы. REX, крутейший балтийский банк, спонсировал конгресс единолично. Андрей Владленович крепко пожал мне руку, со значением глянул в глаза и невзначай предложил: а давайте к нам, в пресс-службу, работать? Я выложил визитку перед собой на исцарапанную белую поверхность столика.