Пинсада откинулся в кресле, приняв позу, сулившую откровенность.
— Я уже говорил. Мы выпивали, беседовали о том о сем, и вдруг он появился на лестнице в самом верху. Я его еще в клубе запомнил и знал, что его прихватили. Он вылетел на лестницу и — бабах! Не предупредил, ничего. Выстрелил Октавио прямо в кишки.
— Что потом?
— Потом старый дурак, хозяин заведения, выскочил с ружьем. Начал палить прямо с верхней ступеньки.
— А ты где был?
— На полу, приятель, осматривал Октавио.
— А еще кто там был?
Энрике ждал этого вопроса. В последний раз он видел Эрмана Круса, когда Пако Эскобар вытолкнул его в дверь.
— Почему ты спрашиваешь? — уточнил он.
— Потому что расследую перестрелку, черт побери, и хочу знать, кто еще в ней участвовал, ты, тупой сукин сын!
— Вполне справедливо, — кивнул Энрике и утер рукой губы.
— Так кто же?
Энрике запрокинул голову и уставился в потолок.
— Дай подумать…
Пабло тряхнул головой:
— Мне некогда. Эрман Крус был? Да или нет?
Цыган потер мочку уха. Эрман явно будет отрицать, что был. Может быть, полицейские знают про Эскобара. Может быть, два других англичанина подали жалобу. Энрике почесал в затылке. Сам он и Октавио не принимали участия в пытках, и, если англичане честные, они это признают. Впрочем, братья рядом стояли, все видели, поэтому их могут обвинить в соучастии в похищении, издевательствах и причинении тяжкого физического вреда. Эти серьезные правонарушения превратятся в сущую мелочь, если Эскобар арестован, но, поскольку Энрике фактически сидит перед шефом с чашкой кофе, а не под дулом пистолета, можно предположить, что тот еще на свободе. Он нахмурился и подался вперед, вдвое согнувшись, как язвенник, хлебнул кофе с молоком и посмотрел на Пабло.
— Знаешь что, шеф? Кажется, я страдаю от посттравматического стресса. Ничего не помню после первого выстрела.
— Ох, мать твою, Пинсада! По крайней мере, второй выстрел помнишь, раз говоришь, что Пепе Серрано из ружья стрелял.
— Видишь? — переспросил Пинсада. — Даже забыл, что сказал. Надо, наверно, с врачами проконсультироваться.
— Слушай: мои ребята нашли сгоревший бензовоз у подножия хребта Ансения. В нем два обугленных трупа. Один мы идентифицировали по зубным слепкам. Это Эрман Крус. Другой без головы.
— А отпечатки пальцев? — спросил Энрике, внезапно загоревшись желанием помочь.
Пабло вздохнул:
— Очнись, Пинсада. Представляешь, что осталось от человека, поджаренного в двадцати с лишним тысячах литров неэтилированного бензина? Перед самым туннелем найден британский паспорт. Есть подозрение, что другое тело принадлежит Леонарду Артуру Ноулсу. Можешь подтвердить, что Эрман Крус был в гостинице, когда англичанин начал стрелять, и что они вместе уехали в бензовозе? Это все, о чем я спрашиваю.
Энрике поднял глаза к небесам, благодаря Бога за Его загадочные милости, мысленно обещая оставить в ящике для бедных в Санто-Нино пять процентов выручки от следующей крупной партии кокаина. Эскобар навсегда исчез из его жизни, и даже Октавио согласится, что мелкокалиберная пуля в кишках — небольшая плата за свободу.
— Слушай, — сказал он. — Я тебе не рассказывал, но до ареста тот самый англичанин говорил Эрману про золото. Эрман предлагал ему кучу денег за сведения о какой-то пещере в горах…
— Да-да-да, — кивнул Пабло. — Немец Герман и его знаменитые золотые горы. — Он вспомнил, как просил Круса потолковать с задержанным. Они долго болтали, но тогда он не придал значения. Теперь очевидно, что тут нечто большее.
— Так или иначе, — продолжал Энрике, — англичанин выстрелил в старика Пепе Серрано, выхватил у него ружье и выскочил в дверь. Я погнался за ним и увидел, как он влез в бензовоз, что стоял на дороге. Угадай, кто в кабине сидел?
— Расскажи.
— Эрман Крус. Клянусь жизнью. Он пригнулся при виде меня, только я хорошо разглядел.
— Нам известно, что он сидел в кабине. Можешь засвидетельствовать, что вторым был Леонард Артур Ноулс?
— Нет, конечно, — ответил Энрике, вновь откинувшись в кресле. — Если не увижу в том пользы.
— А зачем Леонарду Артуру Ноулсу надо было врываться в гостиницу и стрелять в твоего брата? Вы сообщники?
— Клянусь, я его никогда в жизни раньше не видел. Думаю, выполнял заказ Эрмана. Крус нам с братом должен был кучу денег — абсолютно чистых — и, наверно, хотел уклониться от выплаты долга.
— Подстрелив одного?
Энрике пожал плечами:
— Может быть, и меня собирался убрать.
Пабло взял чек за кофе с молоком, старательно свернул и положил в бумажник.
— Пока я с тобой закончил, Пинсада. Консультация на четвертом этаже.
Он пошел обратно к своей машине, крутя на пальце кольцо с ключами. Один ненадежный свидетель говорит, будто видел, как Леонард Артур Ноулс садился в бензовоз. Образцы ДНК, полученные из обнаруженной в гараже Веласкеса крови, скорее всего, совпадут с образцами, которые найдутся у британской полиции, если найдутся. Вопрос о том, что делал Эрман Крус за рулем угнанного бензовоза, еще не получил адекватного объяснения, но Пабло уже знал, когда зря тратил время с Пинсадой, и теперь ехал к северу от Теруэля, мимо тематического парка динозавров, дальше, в глубь Маэстрасго. Дело против Леонарда Артура Ноулса практически закрыто, выписанные ордера на арест отменяются. Остается только установить, был ли чокнутый Эрман Крус жертвой или добровольным сообщником, что может обождать до понедельника.
Позвонил его помощник:
— Возвращаетесь, шеф?
— Еду прямо домой, — сказал он. — Получил почти положительное подтверждение, что второе тело в бензовозе Веласкеса принадлежало Леонарду Артуру Ноулсу. Без головы.
— Есть еще кое-что, шеф.
— Давай, — вздохнул Пабло.
— Бригада криминалистов нашла в «Свинье» личные вещи в двух номерах, кончик пальца и две мочки уха на полу в столовой.
— Мать твою! — рявкнул шеф и круто развернулся, помчавшись обратно в больницу.
Он разминулся с братьями Пинсада на десять минут.
За день до того, как Ленни прорвался, Сидней вечером подозвал Ника к своей постели. Он быстро угасал, то взлетая на пик полной ясности мысли, то погружаясь почти в коматозную ретроспекцию. Не ел уже пять дней, кишечник перестал работать. Пальцы правой руки посинели, синяки на лице приобрели оттенок гнилых баклажанов. От пожелтевшей кожи шел слабый дурной запах, язык стал причудливо желтым. Ник плеснул ему в стакан арманьяк из почти пустой фляжки и пододвинул стул.
— У меня блестящая идея, мистер Крик, — сказал Сидней. — Анита скульптор.