— Должен же быть какой-то выход, — сказал я наконец.
— Знаешь, давай не будем лезть в это дело.
— Только не говори мне, что она не помчалась бы сломя голову в больницу, если б знала, в каком он состоянии.
— Кроме шуток, давай не будем вмешиваться куда не просят.
— Почему?
Но он больше не сказал ни слова, хотя я донимал его вопросами всю дорогу.
Я вошел к себе в комнату, и меня словно ударило током — за столом, погрузившись в чтение, сидела Камилла. Она обернулась:
— Привет. Ничего, что я зашла? Дверь была открыта.
Внезапно меня охватил гнев. Через сетку на подоконник хлестал дождь, я подошел закрыть окно.
— Чем обязан?
— Хотела с тобой поговорить.
— О чем?
— Как там мой брат?
— А почему б тебе не навестить его самой, а?
Она отложила книгу. На ней был серо-зеленый кашемировый свитер, и в пасмурном свете ее глаза играли темной морской волной. «Ах, как хороша…» — беспомощно подумал я, на секунду забыв обо всем.
— Я понимаю, ты решил, что должен встать на чью-то сторону. Но ты ничего никому не должен.
— А я и не становлюсь. Просто я думаю, что… В общем, я, конечно, не знаю подоплеки, но время для этой затеи ты все равно выбрала неудачное.
— Неудачное?.. Наверное, все же стоит тебе кое-что показать. Смотри.
Она приподняла прядь волос у виска, и я увидел затянутое корочкой пятно размером с четвертак — пук волос был выдран с корнем.
— Это еще не все. — Она засучила рукав свитера. Запястье распухло, а на внутренней стороне локтя краснела глубокая лунка — садистский сигаретный ожог, изуродовавший нежную плоть.
— Что это?.. Камилла! Это Чарльз тебя так?
— Понял теперь? — бесстрастно спросила она, опуская рукав.
— И давно это началось?
Она не ответила.
— Я знаю Чарльза гораздо лучше, чем ты. Сейчас мне не стоит попадаться ему на глаза.
— Кто придумал, что ты должна переехать в «Альбемарль»?
— Генри.
— Скажи, при чем здесь вообще Генри?
Она молчала, и у меня мелькнула невероятная мысль:
— Или это он сделал?!
— Нет, конечно. Даже странно, что ты такое подумал.
— Теперь уж я не знаю, что и думать…
Солнце, выплывшее из-за тяжелой грозовой тучи, затопило комнату роскошным золотым потоком. Блики заплясали на полу, как на водной глади, все вокруг показалось сотканным из лучистой призрачной ткани, на фоне которой волшебным цветком распустилось лицо Камиллы. Я почувствовал яростное, почти непреодолимое желание схватить ее за распухшее запястье, вывернуть ей руку так, чтобы она закричала от боли, потом швырнуть на кровать, изнасиловать, задушить… Тут солнце скрылось, и наваждение рассеялось.
— Зачем ты пришла?
— Хотела увидеть тебя.
— Не знаю, захочешь ли ты хоть немного прислушаться к моему мнению…
Я презирал себя за этот надменно-уязвленный тон, но совладать с собой не мог.
— …но я считаю, что, оставаясь в «Альбемарле», ты только усугубляешь ситуацию.
— Куда же мне, по-твоему, деваться?
— Почему бы тебе не пожить у Фрэнсиса?
Она усмехнулась:
— Потому что стоит Чарльзу топнуть ногой, и Фрэнсис все ему расскажет как миленький. Он и сам это понимает, хотя так и рвется помочь.
— Займи у него денег и живи где хочешь.
— Да, он предлагал.
Она достала из кармана сигарету — «Лаки страйк», с щемящим чувством заметил я, любимая марка Генри.
— Так возьми деньги и уезжай. И даже не говори Фрэнсису куда.
— Мы уже сто раз все это обсуждали. Штука в том, что я боюсь Чарльза, а Чарльз боится Генри. Вот и все.
— Так вот оно что… Значит, нашла себе телохранителя?
— Чарльз пытался убить меня, — просто сказала она.
— А Генри, случайно, Чарльза не боится?
— С чего бы?
— Неужто не догадываешься?
Поняв, что я имею в виду, она с изумившей меня горячностью бросилась на защиту брата.
— Чарльз этого не сделает! — выпалила она с детской убежденностью.
— А вдруг? Пойдет в полицию и все расскажет.
— Ни за что на свете.
— Почему ты так уверена?
— И выдаст всех нас? Себя в том числе?
— По-моему, сейчас ему может быть все равно.
Я хотел задеть ее и с удовлетворением понял, что мне это удалось. Ее отчаянный взгляд заметался по комнате.
— Возможно… Но пойми, его нынешнее состояние — это болезнь, и мне кажется, на каком-то уровне он все-таки отдает себе в этом отчет.
Она помолчала.
— Я люблю Чарльза. Люблю, и знаю его лучше всех на свете. Но когда он начинает пить, то становится совсем другим человеком. Никого не слушает, не помнит, по-моему, и половины того, что делает. Поэтому я даже рада, что он в больнице. Хотя бы пара дней без спиртного, и, может быть, в голове у него немного прояснится.
Знала бы она, что Генри заботливо снабдил его виски, подумалось мне.
— Думаешь, Генри желает Чарльзу добра?
— Конечно, — удивилась она.
— И тебе тоже?
— Естественно.
— Такое впечатление, что ты доверяешь Генри едва ли не больше, чем себе.
— Он ни разу меня не подвел.
Я снова взъярился — дико, беспричинно:
— Значит, даже не заглянешь к брату в больницу, так?
— Не знаю. Наверное, нет.
— Но рано или поздно вам придется встретиться. Что тогда?
— Ричард, почему ты злишься на меня?
Я взглянул на свои руки — они дрожали. Сам того не сознавая, я весь трясся от злости.
— Уходи. Будь добра, уходи.
— Что с тобой творится?
— Просто уйди, прошу.
Она встала и шагнула ко мне, я отпрянул.
— Хорошо, — пробормотала она, повернулась и вышла.
Вечером я принял снотворное и отправился в кино. Показывали какой-то японский фильм, зал был пуст — только я и какой-то темный сгусток в заднем ряду. Тихо шипел проектор, по крыше стучал дождь, на экране загадочные персонажи молча расхаживали по заброшенному дому. Разобраться, что к чему, было невозможно. Кое-как досидев до конца, я вызвал такси и вышел на улицу.