Клоук, к всеобщему удивлению, поступил в юридическую школу и, что еще более удивительно, ее закончил. Сейчас он работает в отделе слияний и поглощений «Милбэнк Твид», где, кстати, Хью Коркоран недавно стал старшим партнером. Говорят, Хью его туда и пристроил — и, скорее всего, не врут; во всяком случае, поверить, что Клоук попал туда благодаря исключительным успехам в учебе, я затрудняюсь при всем желании. Живет он недалеко от Фрэнсиса и Присциллы (к слову сказать, у них сказочная квартира на углу Лексингтон-авеню и 81-й улицы — свадебный подарок отца Присциллы, который давно занимается нью-йоркской недвижимостью), и Фрэнсис, по-прежнему мучающийся бессонницей, иногда встречает Клоука среди ночи в корейском магазинчике, куда оба наведываются за сигаретами.
Джуди преуспела на поприще аэробики. Теперь она, можно сказать, знаменитость — регулярно появляется на кабельном телевидении, где заправляет массовкой таких же подтянутых красоток в программе «Личный тренер».
Когда Фрэнк и Джад решили, что колледж им надоел, они купили вскладчину «Приют селянина», куда вскоре переместилась тусовка из «Гадюшника». Говорят, их бизнес процветает. Издание выпускников недавно посвятило им большую статью, откуда я, в частности, узнал, что в «Приюте» работают многие хэмпденские питомцы, включая Джека Тейтельбаума и Руни Уинна.
Кто-то из знакомых убеждал меня, что Брэм Гернси пошел в «Зеленые береты», но я склонен считать это байкой.
Жорж Лафорг, вопреки проискам завистников, по-прежнему преподает в Хэмпдене французский.
Доктора Роланда наконец-то спровадили на пенсию; светило бихевиоризма счастливо коротает свой век в Хэмпден-тауне. Выйдя на покой, он опубликовал очень неплохой фотоальбом «Хэмпден-колледж — взгляд сквозь годы», и теперь городские клубы часто приглашают его выступить с послеобеденной речью. Кстати, по его милости мне чуть было не отказали в поступлении в магистратуру: в блестящей рекомендации, которую он мне сочинил, расписывались достоинства некоего Джерри.
Кошка, которую Чарльз подобрал на парковке, отлично прижилась в домашних условиях. На лето Фрэнсис пристроил ее под опеку своей кузины, а осенью та, не пожелав расставаться с «пусечкой», увезла ее с собой в Бостон. Уроженка хэмпденских помоек ныне обитает в десятикомнатной квартире на Эксетер-стрит под кличкой Принцесса.
Марион вышла замуж за Брейди Коркорана. Они живут в Тэрритауне, откуда Брейди удобно ездить на работу в Нью-Йорк. У них дочка — первое чадо женского пола, родившееся в клане Коркоранов за исторически обозримый период. По словам Фрэнсиса, малышка полностью покорила сердце мистера Коркорана, и он возится только с ней, совсем забросив других внуков и собак. Имя Мэри Кэтрин, данное девочке при крещении, так и не вошло в употребление — Коркораны, неизвестно почему, зовут ее Банни.
Софи серьезно повредила ногу и долгое время не могла вернуться на сцену, зато недавно получила большую роль в новой постановке. Мы остались друзьями, иногда вместе выбираемся поужинать. Когда поздно вечером у меня раздается звонок, я знаю, что это Софи, которой нужно выговориться после расставания с очередным молодым человеком. Мне по-прежнему приятно общаться с ней, и все же, не скрою, я так и не простил ей того, что ради нее вернулся в это богом забытое место.
Джулиана, как уже было сказано, я больше никогда не видел. Приложив немало усилий, Фрэнсис связался с ним накануне похорон Генри. По его словам, Джулиан сердечно его поприветствовал, выслушал, не перебивая, рассказ о случившемся, потом сказал: «Все это очень печально, Фрэнсис. Боюсь, однако, мое присутствие там будет лишним. Спасибо, что позвонил».
Около года назад Фрэнсис обрушил на меня потрясающую новость: по слухам, Джулиан назначен наставником наследного принца Суаориланда — восточноафриканской страны размером с пол-Вермонта. Позже выяснилось, что правды в этой истории ни на грош, но в моем воображении она уже успела обрасти красочными подробностями. Ведь действительно, что могло бы стать лучшей долей для Джулиана, чем увенчать свою педагогическую карьеру воспитанием философа на троне? Я представлял себе, как Джулиан станет могущественной закулисной силой в политике Суаориланда, как его венценосный ученик превратит безвестный клочок земли в образцовое государство, слава о котором разнесется по всему миру. Вымышленному наследнику престола было восемь лет. Голова шла кругом при мысли о том, где был бы сейчас я, возьмись за меня Джулиан в этом возрасте.
— Как знать, быть может, Джулиан, как в свое время Аристотель, воспитает покорителя ойкумены? — в шутку обронил я в одном из разговоров с Фрэнсисом. — Представляешь, если лет через тридцать — сорок одной из самых могущественных мировых держав будет империя Суаори?
Фрэнсис, посопев в трубку, произнес с огорошившей меня серьезностью:
— Сильно в этом сомневаюсь… А впрочем, как знать, как знать.
Агент Давенпорт, надо полагать, так и живет в своем родном Нашуа, а вот Сциола умер от рака легких. Я узнал об этом года три назад из выпуска социальной рекламы. Стоя на черном фоне, страшно исхудавший Сциола обращался к зрителям со словами: «Когда эта запись выйдет в эфир, меня уже не будет в живых». Далее он объяснял, что погубили его не тяготы работы на страже закона, а сигареты в количестве двух пачек в день. Выпуск показывали в четвертом часу ночи; один в квартире, я сидел перед черно-белым телевизором, на экране которого бушевала метель помех, и мне показалось, Сциола обращается лично ко мне. Меня охватило смятение: а вдруг это вовсе не запись, вдруг это его дух обрел зримую форму посредством радиочастот, антенны и кинескопа? Ведь, если подумать, что такое призраки? Частицы и волны, излучение… Свет угасшей звезды.
Последнее сравнение, помнится, употребил Джулиан на одном из занятий по «Илиаде». Речь зашла о сцене, в которой Патрокл является спящему Ахиллу, и тот, вне себя от радости при виде погибшего друга, пытается заключить его в объятия, но призрак исчезает. [149] «Мертвые являются нам во сне, поскольку наше восприятие не позволяет нам видеть их наяву, — сказал Джулиан. — Эти ночные гости суть образы, проецируемые в наше сознание из немыслимого далека, в определенном смысле их можно уподобить свету давно угасшей звезды…»
В этой связи мне вспоминается сон двухнедельной давности.
Темной ночью я брел по какому-то старому городу — Лондону или, может быть, Риму, — обезлюдевшему после войны или эпидемии. Поначалу я видел лишь разруху и запустение: заросшие сорняками площади, парки с вывороченными деревьями и изувеченными статуями, дома, из боков которых переломанными ребрами торчали ржавые балки. Потом среди заброшенных руин мне стали попадаться новые высотные здания, соединенные подсвеченными переходами из стекла и металла, — сквозь щебень прошлого прорастала, фосфоресцируя, гладкая и бездушная современность.
Я зашел в одно из таких строений, оказавшееся не то лабораторией, не то музеем. Посередине просторного сумрачного зала несколько мужчин курили трубки и рассматривали какой-то экспонат.