Ди сочла это отвратительным. И удивилась, что Шпандау не разделял ее чувств. Как же можно предать друга? Того, кто к тебе хорошо относится и доверяет? Шпандау понимал ситуацию иначе. Сомнения и угрызения совести его не мучили. Он попытался все ей объяснить, но тщетно. Этот человек — преступник, говорил Шпандау. И его, Шпандау, наняли, чтобы изобличить преступника. Что он и сделал. Вот и все. Но для Ди семья и дружба были святыми понятиями. Друга предать нельзя, что бы там ни было. Особенно если есть хоть какое-то оправдание его поступков. Нельзя — и все тут.
— Но он мне не друг, — парировал Шпандау. — Он вор.
— Но ты же сам говорил, что был ему другом! — нападала Ди. — Ты запудрил ему мозги, заставил думать, что он может тебе довериться. А потом воспользовался им.
Шпандау не знал, что на это ответить. Сам спор казался ему каким-то иррациональным. Но после него в их отношениях появилась трещина, которая превратилась в непреодолимую пропасть. Он подозревал, что дело не в том споре. Что происходит нечто серьезное. Но вот что именно — понять Шпандау не мог. Тот случай ударил по слабому месту их отношений.
Но только когда Ди уехала на несколько недель, Шпандау нашел время сесть и тщательно разобрать все до единого проколы их брака.
Ди сама как-то сформулировала это, давно еще. Шпандау рассказал ей об отце. О том, как он их бил, оскорблял, о его отчужденности и жестокости.
И как это сблизило его с сестрой и матерью. У них получился союз, исключавший всех чужих. Друзей и наперсников у них не было, зато легче переносились ежедневные унижения от папаши.
Дэвид понял, что можно наблюдать за тем, как обижают дорогого тебе человека, и ничего при этом не делать, потому что так устроен мир. Просто смиряешься. Пропускаешь через себя боль и унижения, словно холодный ветер сквозь дыру в стене. А потом компенсируешь, выдавая мелкими порциями нежность, которую раньше прятал.
Рассказывая все это Ди, Шпандау не чувствовал ничего, кроме стыда из-за того, что родился и вырос в такой семье. А у нее в глазах стояли слезы. Шпандау поднял ее на смех, но на самом деле не увидел в своей истории ничего такого, что могло бы довести до слез.
«Именно поэтому я и плачу, — ответила Ди. — Ты даже не понимаешь, какая это трагедия».
Так и сказала: трагедия. Ее воспитывали бессистемно, но в любви. Покутив с ребятами, Бо мог вернуться под утро, пьяный в дым, но во всем остальном был образцовым мужем и отцом. Два сына и дочь души в нем не чаяли. А он в них. Бо частенько повышал голос, но никогда не оскорблял и ни разу не поднял на них руки. Ди выросла в такой любви, что поняла, какая это редкость и удача, только поступив в колледж.
Она поблагодарила Дэвида за то, что он с ней поделился. И добавила, что теперь ей многое стало ясно.
— Что, например? — спросил Шпандау.
— Например, твоя манера дистанцироваться, когда тебе страшно, — ответила Ди. — Уходить в себя, сворачиваться клубком, как ежик.
— Не пойму, о чем ты, — сказал он. Но она больше к этому не возвращалась.
Только недели и месяцы спустя после развода Шпандау начал понимать. Ди выросла, не боясь любить и доверять. А Шпандау жизнь напоминала крошечную лодку. Либо ты в ней, либо за бортом.
Выпал за борт — выплывай сам. И сколько ты там протянешь — никого не волнует. Он любил мать, сестру, любил Ди и Бо. Небольшая команда для небольшой яхты. А весь остальной мир его не заботил. Ты, как тигр, защищаешь самых близких, а остальные пусть катятся ко всем чертям. Их и пожалеть-то некогда.
Может, это и разрушило его брак? Не исключено. Причина, видимо, была столь же тривиальна, сколь разница между счастливыми и несчастными семьями. Они по-разному смотрели на мир. И, наверное, даже любили по-разному. Шпандау знал, что миру доверять нельзя, доверять можно только проверенным и близким людям. А Ди думала: мир существует для того, чтобы его любить и заключать в объятия.
Трагедия заключалась в том, что Шпандау и любил ее именно за это. За эту непохожесть на него.
Со временем до него дошло: он ждал, что она сделает его лучше. И надеялся, что станет похожим на нее. Но как бы они ни любили друг друга раньше, как бы ни любили сейчас, изменить его ей не удалось. Он не был способен измениться, и поэтому Ди ушла. И поэтому он так преуспел в своей работе. Работе предателя.
Они были женаты пять лет. Ди работала учительницей. Учила второклашек. Случались мгновения, даже целые дни огромного счастья. Такого счастья, с которым к Шпандау приходило чувство вины. Ощущение, что так хорошо просто не может быть. Что это счастье незаслуженно (по крайней мере, для него).
Их брак не был плох, хотя временами приходилось нелегко. На четвертом году их совместной жизни умер Бо. Сердечный приступ. В семьдесят лет. Бо Макколей был здоров, как те лошади, которых он пас всю свою жизнь. Такие должны жить вечно. Личность необыкновенная, к которой неприменимы обычные нормы морали. После смерти Бо в их жизни образовалась пустота.
Хуже всего пришлось Ди, любимой дочурке Бо. Ее братья приехали на похороны, но остаться надолго не смогли. Один жил во Франции, другой — в Нью-Йорке. У каждого своя семья. На плечи жены Бо, Мэри, женщины не робкого десятка, легли заботы о ранчо близ городка Охай. Ей помогала семья мексиканцев, давно работавшая на их ферме. Последние несколько лет Ди практически безвылазно жила там с июня по август. Помогала присматривать за скотиной, разбираться в тонкостях бухгалтерии и просто была с матерью, чтобы та не чувствовала себя одиноко. Шпандау наезжал, когда появлялась возможность.
Он совсем не удивился, когда она сказала, что хочет окончательно перебраться на ранчо. Они уже год жили порознь. Ди предложила наконец развестись. Шпандау подумал, что у нее кто-то появился. Но мужчин рядом с ней не было. По крайней мере, до сих пор.
Может быть, Ди хотела отпустить Шпандау, чтобы он мог свободно ухаживать за другими женщинами. Однако он стал смотреть на других, только когда развод был оформлен окончательно, то есть совсем недавно. Да и сейчас еще чувствовал себя как-то неловко. Вторую Ди он отыскать не надеялся. Да и вообще он никого не собирался искать. Так ему было лучше. Документы о расторжении брака были подписаны, и, когда стало ясно, что Ди не вернется, он отдал ей деньги за половину дома. Больше у них не было ничего ценного. Она забрала внедорожник «Тойота-4-Раннер». У Дэвида остались «Шеви-Апачи» и почти вся мебель.
Шпандау отнес пакет в кухню, поставил на стол и выложил продукты. Не было еще двух часов. Он сделал себе бутерброд и быстро его проглотил, по-холостяцки, над раковиной. Потом зашел в кабинет и проверил сообщения.
Вторая спальня задумывалась как детская. Но превратилась в склад, который Ди прозвала «каморкой Джина Отри [22] ».
Сначала она служила кабинетом Шпандау, где он вел счета и писал отчеты для Корена. Постепенно тут начали скапливаться памятные вещицы, сувениры и фотографии со съемок и родео, в которых он участвовал.