В гостиной к нам присоединились Карола Фирмини и Седрик Фоб.
— Сколько человек вы отправляете на место?
— Двоих служащих Центра.
— Плюс Бедда и его сторожевой пес.
— Тексье?
— Да.
— Если прибавить нас троих, вы думаете, этого достаточно?
— Всегда можно попросить у директора подкрепление, но, на мой взгляд, это лишнее.
— К тому же на улице одновременно может оказаться слишком много народу. У нас и так две машины… мы рискуем стать чересчур заметными. Ни к чему посвящать местное население в наши передвижения.
В голосе Фоба скользнула ирония:
— Малышка не сбежит.
Человек-в-сером повернулся к Седрику Фобу и сурово посмотрел на него. Его лицо было непроницаемо. Это всегда заставляет собеседника остыть.
— Прошу вас больше не говорить со мной таким тоном, Фоб!
Презрение в голосе.
— Если нужно, я запросто перечислю вам причины для беспокойства. Не провоцируйте меня, советую. «Малышка», как вы ее называете, — идеально обученный солдат, который может сломать вам руку так быстро, что вы и пальцем шевельнуть не успеете. Зарубите себе на носу.
— Простите, больше не повторится.
— Ловлю вас на слове, дорогой Фоб. Больше не повторится, это я вам обещаю.
От его улыбки я вздрогнула. Все, кто видел ее, опустили головы. Развлеченный инцидентом, человек-в-сером продолжает.
— Допустим, нас будет достаточно. Из предосторожности я все же предлагаю разместить на ней передатчики. Один на нижнем белье, другой ввести с помощью инъекции. Влиятельные люди за границей, старые партнеры в Восточной Германии и США, да и некоторые из сегодняшних инвесторов, должно быть, очень внимательно следят за нашими передвижениями, а кое-кому даже известно о существовании Иезавели. Не будьте так наивны, Фоб! Если вы ничего не знаете, необязательно показывать нам это при любой возможности! Берите пример с Каролы. Она по крайней мере умеет молчать. Посмотрите на Тексье! Это же образец мудрости, скрытой под маской непроходимо тупого мужлана.
Мужлану комплимент, похоже, понравился. Он улыбнулся, услышав свое имя.
— Кто-нибудь принес одежду, которую я приготовил?
Фирмини указала на пакет, лежавший рядом на стуле.
— Она здесь.
— Отлично.
И, следом:
— Встречаемся в 8.05 на парковке.
Человек-в-сером следует за мной по пятам, держась немного в стороне, и внимательно вглядывается в мою реакцию. Но я слишком поглощена тем, что вижу, чтобы как-то реагировать. Я контролирую каждое движение рук и ног. Не подавать виду. Новые ощущения принадлежат только мне. Комната была под его надзором, но город остается за мной. Здесь ему ничто не подвластно, или почти ничто. Он не может навязать мне ни обстановку, ни впечатления, ни запахи, ни шумы. Ничто не кажется фальшивым.
И в этом вся разница.
Не думала, что впечатление будет таким сильным.
Головокружение.
Ради такого случая я одета по-новому. Я наверстала упущенное в моде за пятнадцать лет. Мне все равно, но человек-в-сером сегодня утром проявил особую настойчивость. Забыты постельные слезы и нытье. Он снова превратился во властного человека, в шефа. Не в моих интересах было отказываться. На мне облегающие потертые джинсы с низкой талией, довольно изящные черные ботинки на небольшом каблуке. Сверху мне было позволено надеть белую блузку, короткую, с глубоким вырезом, на которую пришлось натянуть узкий пуловер и куртку, такую маленькую, что она даже не застегивается. Он дал мне дамскую сумочку и солнцезащитные очки и попросил зачесать волосы назад. В этой одежде я выгляжу старше как минимум лет на пять. Человек-в-сером купил мне эротичное нижнее белье, яркое и кружевное.
Когда я спросила, какая от этого польза, он странно улыбнулся и бросил, выходя из комнаты:
— Увидишь, Иезавель… увидишь.
Я пожала плечами и, успокаивая себя, подумала, что он просто пытается испортить мне удовольствие. Зная его, такое нетрудно представить.
Всего через пять минут после того, как вышли из машин, мы уже звоним в бронированную дверь с заднего фасада здания, которое действительно оказалось психиатрической больницей.
Надпись на щите у въезда в переулок: «Больница Сент-Элен».
Снаружи все окна закрыты решетками или стальными прутьями, вделанными в каменную стену. Судя по виду камней, постройке, должно быть, уже лет сто. Новые бетонные стены контрастируют с более старыми участками, на которых начинает расти мох.
Проходят две-три минуты, и дверь наконец открывается. На пороге появляется напряженный мужчина лет пятидесяти. Директор больницы Марк Коломбе собственной персоной. Ключ от этой служебной двери есть только у него, через нее можно попасть прямо в его кабинет, а также в те отделения больницы, куда имеют доступ лишь немногие.
Естественно, в их число входит и человек-в-сером.
Слегка поклонившись, директор впускает нашу группу.
— Здравствуй, Питер. А это, я полагаю, Иезавель?
Человек-в-сером проходит вперед, как настоящий хозяин.
— Все готово?
— Да, все готово. Даниэль, должно быть, говорил тебе.
— Бедда сказал, что осталось уладить кое-какие мелочи.
Коломбе озабоченно хмурит брови.
— Да, он так сказал?… Нет-нет… Все в полной готовности. У нас и правда были небольшие затруднения с видеоматериалом, но они, кажется, разрешились еще вчера утром.
— Тем лучше, идемте.
Коридор, куда выходят десяток бронированных дверей, приводит нас к винтовой лестнице, по которой мы спускаемся на два этажа ниже, в огромный зал, освещенный мощными неоновыми лампами и поделенный на четыре комнаты, образующие крест.
Коломбе делает приглашающий жест рукой:
— Добро пожаловать в зал 120!
Человек-в-сером смотрит на него искоса, но молчит. Мы оказываемся в помещении, расположенном в центре, между четырьмя белыми комнатами, за которыми можно наблюдать через зеркальные стекла. В каждой из них есть две боковые двери, открывающие доступ к двум смежным комнатам, и в глубине один выход.
Первая комната, самая большая, абсолютно белая. В ней находятся двенадцать мужчин и женщин в возрасте от двадцати до сорока лет. Некоторые спокойно сидят на расставленных полукругом стульях, другие тихо разговаривают, каждый в своем углу. У всех связаны руки и ноги, а нижняя часть лица закрыта металлической полумаской. Я догадываюсь, что это пациенты больницы. Один из них пристально смотрит в нашу сторону, прижавшись носом к стеклянной перегородке. Меня беспокоит его одержимый взгляд. Я отворачиваюсь.