Гнев Сахара утих лишь десять дней спустя, после того как он лично провел вскрытие самой стойкой из женщин, пока она была еще жива. Прежде ее звали Северина. Я встречалась с ней, когда ее предложили человеку-в-сером. Ее поместили в изолятор после смерти матери. Она тяжело переносила сексуальное насилие якобы лечивших ее санитаров. И когда однажды она воткнула одному из них вилку в глаз, начальство сделало окончательное заключение о ее недееспособности. Марк Коломбе, директор больницы Сент-Элен, отдал Северину в подарок человеку-в-сером. Сахар был доволен. А директор — рад, что отделался так легко. Подопытная № 7: неудача. Но все же ученые СЕРИМЕКСа неплохо позабавились.
Теперь, после всех лабораторных опытов, проводившихся в зале 120, я должна участвовать в применении так называемого метода «случайного распространения». Просто чтобы посмотреть, как вирус будет распространяться в реальных условиях. Затем нужно попытаться оценить его развитие, составить точные отчеты о зараженных лицах, их перемещениях и предполагаемом состоянии здоровья. Проследить, как поведет себя паразит, выпущенный на волю. Выживет ли? Станет ли взаимодействовать с человеческим телом или же, напротив, будет быстро уничтожен?
Я здесь, чтобы проверить его эффективность.
Прослеживаемость, обеспечение безопасности операций, проникновение, принятие или отторжение — все это не мое дело. Я здесь, чтобы распространить его и проверить эффективность. И лучший способ — это физический контакт.
Плотский грех.
Я болезнетворный микроб.
Мое тело — всего лишь паразит. Я наполовину органическая, наполовину искусственная субстанция, на которую возложены самые безумные надежды Сахара. Я биотехнологический вирус, способный вызвать проблемы функционирования, а иначе говоря — выход из строя всех систем.
Но даже это было бы слишком просто. Я еще и моральная подоснова заразы. Мое тело — вновь обретенная Вавилонская башня, его распирает от идей и молекулярного разнообразия. Тело, которым мужчины должны насытиться, прежде чем предстать перед Ваал-Верифом. Открытое и доступное всем, чтобы стал возможен новый завет с богами. Мое тело не что иное, как дух, верный Астарте и ее господину.
Я психотехнология власти, и никто меня не остановит.
Вот в чем суть этого вируса: прогнившее тело и оправдание телесной гнили.
Тело, кровь и Сахар, слившиеся в единую троицу.
— Что меня больше всего в тебе удивляет, так это то, что ты выживаешь после любых инъекций, переносишь ударные дозы, и это никогда не отражается на твоем сознании.
— Почему тебя это удивляет?
— Все остальные умерли!
— Повторяю: почему тебя это удивляет?
— Но ты все еще жива.
— Ты считаешь, что я выгляжу как живая? Именно это ты только что сказал. Я что, похожа на живое существо?
Он хохочет во все горло. Питается моей яростью.
— О да, ты живая. Даже чересчур, впрочем, в этом, конечно, виноват я сам. Я так закалил тебя, что ты стала несокрушимой.
— Ты думаешь, я несокрушима?
— Ты самая сильная, Иезавель. Сильнее меня. Чище.
— Чище?
— Никто никогда не осквернял тебя.
— Да? А как тогда называется то, что ты со мной делаешь? Где тут чистота?
Он отмахивается от моего замечания и отвечает, по своему обыкновению, обиняками.
— Ты чиста, никто не может сравниться с тобой или осквернить. То, чему ты подвергаешься, должно было бы осквернить тебя, но не имеет никакого действия, потому что тебя поддерживает Астарта…
— Ты псих!
— …а бог завета дал нам технологии, чтобы укрепить тебя, сделать непобедимой.
— Так почему же слабы другие? Они ведь тоже несли свой крест! И тоже должны были бы стать несокрушимыми.
Но я уже знаю ответ.
— Ты родилась подопытной, Иезавель. И выросла подопытной. У тебя сформировались физиология и психика подопытного. Молодые женщины вокруг — всего лишь жалкие копии. Ты метаконцепт. Системообразующий принцип, кормилица, муравьиная матка. Твои дочери станут такими же сильными. И даже еще сильнее. А твои сестры — слабые, хрупкие, надломленные. Я не могу рассчитывать на них, ты же понимаешь. Это был бы слишком большой риск для всех нас. Зато твои дочери…
Он не заканчивает фразу и, улыбаясь, смотрит на меня так пристально, что мне становится не по себе:
— Мои дочери?
Он опять смеется. Он любит застать меня врасплох. Позволяет мне нападать, а потом мстит, наслаждаясь эффектом, произведенным его репликой.
— Мои дочери?!!!
Он смеется еще больше, обнажая желтые от табака зубы.
«Мои дочери».
— О каких это дочерях ты говоришь?
ПРИВА,
6 ноября 2001
Уже тридцать километров они едут молча. С тех пор, как они покинули долину Роны и начали медленный извилистый подъем к перевалу Эскрине, Натан никак не может сосредоточиться на причинах, побудивших их отправиться в Прива. Так работает его мысль: она порхает от одной детали к другой. Идеи в его голове прилаживаются друг к другу, выстраиваются в цепочки, ощупью продвигаются вперед, и в итоге из них складывается целостная картина его жизни и мировосприятия. Через последовательные уточнения, ненавязчивые вопросы и внесение бесконечных изменений в первоначальную расстановку.
Натан глушит двигатель. Должно быть, уже почти полдень. Прямо перед ними возвышается фасад огромной больницы Сент-Элен. Все окна, за исключением тех, что обрамляют главный вход, закрыты решетками. От здания веет строгостью и холодным прагматизмом. Бурые стены сочатся грязью и плесенью. На фасад, обращенный к северу, приходится смотреть против света. И от этого он производит еще более зловещее впечатление.
Натан входит первым. Он направляется к отделу, который, судя по всему, должен быть регистратурой, и ждет, пока девушка за стойкой соизволит обратить на него внимание.
Через пару секунд она наконец поднимает на него глаза и с очаровательной улыбкой спрашивает, к какому пациенту он пришел.
— Вообще-то ни к какому. Я хотел бы встретиться с кем-нибудь из лаборатории СЕРИМЕКС.
— Вы ошиблись адресом, я не знаю лаборатории с таким названием.
— Позволю себе настоять, я уверен, что все правильно. Проверьте, пожалуйста.
В конце концов секретарша нехотя звонит администратору. К телефону никто не подходит. Она просит их подождать некоторое время и предлагает присесть в кресла, предусмотренные для этого справа от входа, что они и делают.
Натан в недоумении, пока женщина занята, он подходит к Лоре и Камилле.
— Вам не кажется странным, что она никогда не слышала о СЕРИМЕКСе?