– Он только создавал, но никогда не продавал свои картины?
– Это должен был быть его подарок этому миру – его «наследие», как он сам иногда говорил. Но не миру посредственностей, а миру таких, какими мы видели себя, – знающих, как понимать и как использовать это наследие. Он говорил, что, если идеально сложить все слова и картины, эффект окажется гораздо большим, чем от любого отделено взятого произведения. Кое-что из того, о чем он говорил, он начал исследовать в l'Institut des Beaux-Arts…
– В чем? – переспросил Гарри.
– В знаменитой Академии искусств в Париже. Он завоевал там полную стипендию, очень этим гордился и постоянно это повторял. Иногда он начинал говорить по-французски.
– А еще кто-нибудь говорил на этом языке?
– Еще одна девушка, Персефона. Насколько я знаю, они познакомились в Париже, когда он учился в художественной школе.
– В ней было что-нибудь особенное?
Хатчинс отрицательно покачала головой.
– Калипсо не позволяла нам быть особенными или как-то выделяться. Персефона, насколько я помню, была одной из тех, кому разрешалось – разрешалось, вы только вдумайтесь! – входить в сарай и убирать его дерьмо. Знаете, тогда всем нам казалось, что она особенная. – Хатчинс как-то виновато покачала головой и невесело усмехнулась.
– У вас были какие-то уровни? Вроде кастовой градации?
Она на мгновение задумалась.
– Я бы не назвала это градацией. Я уже говорила, что было два-три человека, которые допускались в сарай в качестве обслуги, то есть относились к элите в том виде, в каком она у нас существовала. Персефона была в их числе. Возможно, потому что она приехала из Парижа. Но это, пожалуй, все, что я о ней знаю. Между собой мы никогда не говорили о своем прошлом или будущем, только… о нем.
Видимо, та, что именовалась здесь Персефоной, почти наверняка могла быть Мари Гилбо.
– Вы упомянули о чувствах, которые вызывали создаваемые им работы, – поменял тему Гарри.
– Они могли бы сорвать Землю со своей оси, детектив Наутилус. Это его слова. Искусство должно было сделать его знаменитым навеки.
– А вы не видели чего-либо из этих его произведений в последнее время, Карла? – спросил Гарри. – Может, приходило что-нибудь по почте или каким-то другим образом?
Вопрос застал ее врасплох, и глаза ее испуганно расширились.
– О Господи, нет. А почему вы спрашиваете?
Гарри ушел от ответа.
– Да так, просто подумал вслух. Но эти его сдвигающие земной шар работы, Карла, эта коллекция картин, рисунков и всякой всячины… Вы не знаете, куда она могла подеваться после его смерти?
Руки женщины сжались в кулаки, в глубине глаз загорелся огонь. Она повернулась всем корпусом к Гарри, и голос ее перешел в резкий шепот.
– Я очень надеюсь, что она провалилась под землю и попала прямиком в ад.
На этой оптимистической ноте мы расстались с Карлой Хатчинс и направились на юг, чтобы поделиться своими впечатлениями с Уиллоу.
Когда мы приехали к старому детективу, было уже темно. Дул легкий бриз, и мы, стоя втроем на причале, любовались гладью бухты Мобил. Западный берег представлял собой сплошную цепочку мерцающих огней. Волны ласкали сваи, и лодка Уиллоу мирно постукивала о буферные подушки.
– Хатчинс кое-что видела из творений Гекскампа, – сказал я Уиллоу. – Немного картин, немного текста, немного в комбинации первого со вторым.
– Похоже на то, что нашел я и что Пол продал с черного хода.
– Она немного рассказала нам об их кошмарном образе жизни: секс, абсолютное порабощение, звериные повадки. У Гекскампа была aide-de-camp [15] или, скорее, привратник из преисподней. Ее звали…
– Чейенн Видмер. Она же Калипсо, она же Плачущая Женщина, – перебил Уиллоу. – О ней мало что удалось узнать, но думаю, что, прежде чем закончить жизнь на полу зала суда с пулей сорок четвертого калибра в глотке, она прошла тот же путь, что и другие.
– Какой это тот же? – спросил Гарри.
– Бегство из дому, уход из семьи, где развелись родители, пребывание в среде наркоманов. Это что касается девушек. Там было и несколько мужчин, но все они быстро исчезла; видимо, им было трудно конкурировать с Марсденом.
– Хатчинс сказала, что все взаимодействия между Гекскампом и остальными осуществлялись через Калипсо. Вы говорили нам, что он всегда был крут и невозмутим. Она же нарисовала несколько иную картину. Иногда Гекскамп скрывался у себя в студии и мог пару недель неистово, до умопомрачения творить. Он практически не ел, гадил под себя и буквально разваливался на куски.
Гарри вздохнул.
– Надо же, через тридцать лет то, что он рисовал в своих дерьмовых припадках, продается за тысячи долларов.
– Это только отдельные работы, детектив Наутилус, – сказал Уиллоу. – А коллекция, собранная в одном месте, будет стоить намного больше.
– Сколько, например? – спросил Гарри.
– С полмиллиона, наверное.
Мы одновременно повернулись на гудок со стороны канала, по которому медленно шел сухогруз – большая тень на черном фоне, утыканная огнями, напоминавшими стаю светлячков. Молча следя за тем, как он движется на юг, к выходу из бухты, каждый из нас пользовался моментом, чтобы собраться с мыслями.
Я повернулся к Уиллоу.
– Пол не дал нам ничего конкретного. А есть какая-то возможность связаться с заинтересованными персонами, о которых вы упоминали? Может, кто-то из них обладает более или менее достоверной информацией об этой коллекции, о том, где она сейчас находится?
– Собиратели памятных вещей от серийных убийц – это очень замкнутый круг, – сказал Уиллоу. – Чтобы узнать о ком-то, надо знать кого-то, кто может на них вывести.
– Вероятно, они разбросаны по всей стране, – предположил Гарри.
– В наших краях есть пара коллекционеров, а один из крупнейших дилеров живет в Спэниш-Форт; этого спрута зовут Жиль Уолкотт.
– Вы знаете этого Уолкотта лично? – спросил Гарри.
Уиллоу с досадой пнул ногой столб.
– К нему невозможно подобраться.
– А полиция когда-нибудь им интересовалась? – спросил я.
– Нет ничего противозаконного в том, чтобы собирать предметы, связанные с резонансными убийствами. Уолкотт исправно платит налоги, все открыто и чисто. Он не общается с действующими преступниками, а всего лишь скупает предметы, принадлежавшие людям, которые умерли или сидят в тюрьме, либо вещи с таким туманным прошлым, что его нельзя привлечь за приобретение краденого.
– Как бы мне получить аудиенцию у этого придурка Уолкотта? Скажем, в качестве нового коллекционера.